На следующий вечер я решаю провести эксперимент: я ставлю портрет Мэрилин на видном месте и усаживаюсь смотреть телевизор с сыном и его женой. Но через несколько минут я чувствую такую тяжесть в груди, что снова убираю фотографию с глаз долой. Фильм не вызывает у меня никаких эмоций. Примерно через полчаса я понимаю, что уже видел эту картину – кажется, мы смотрели ее с Мэрилин несколько месяцев назад. Я теряю всякий интерес к происходящему на экране, но, вспомнив, что Мэрилин этот фильм понравился, решаю досмотреть до конца. Я чувствую, что просто обязан это сделать.

Я замечаю, что по утрам внутреннее онемение не такое сильное – в первой половине дня я обычно пишу эту книгу или консультирую пациентов. Сегодня ко мне на прием приходит женщина лет тридцати.

– Я влюблена в двух мужчин, в моего мужа и еще в одного мужчину, с которым встречаюсь уже целый год, – сообщает она. – Проблема в том, что я не знаю, какая любовь настоящая. Когда я с мужем, я уверена, что моя настоящая любовь – это он. А на следующий день я чувствую то же самое по отношению к другому мужчине. Я будто жду, когда кто-то другой решит этот вопрос за меня.

Она долго и подробно описывает свою дилемму. В середине сеанса женщина смотрит на часы и сообщает, что видела некролог моей жены.

– Спасибо, что согласились встретиться со мной в столь трудный для вас период. Мне очень неловко, что я обременяю вас своими проблемами.

– Я благодарен за эти слова, но не беспокойтесь, – отвечаю я. – Прошло уже некоторое время, и я нахожу, что чувствую себя гораздо лучше, если могу быть полезен другим. Кроме того, бывают моменты, когда мое душевное состояние оказывается существенным подспорьем в психотерапевтической работе.

– Неужели? – восклицает она. – Вы думаете о чем-то, что может помочь мне?

– Пожалуй, я не совсем точно выразился. Видите ли… Я сознаю, что попытки проникнуть в вашу жизнь временно отвлекают меня от моей собственной. Вы сказали, что не знаете своего настоящего «я» и не можете понять, кого из двух мужчин оно любит по-настоящему. Я все думаю о том, какой смысл вы вкладываете в слово «настоящее». Возможно, это не имеет прямого отношения к делу, но я все-таки доверюсь инстинкту и расскажу, какие мысли вызвала во мне наша беседа.

Долгое время события обретали для меня реальность только тогда, когда я делился ими со своей женой. Хотя с ее смерти прошло уже несколько недель, мне по-прежнему кажется, будто реальность не станет «реальной» до тех пор, пока о ней не узнает моя супруга. Конечно, это совершенно иррационально, потому что моей жены больше не существует. Я не знаю, как выразить это более или менее ясно, поэтому скажу как есть: я, и только я, должен взять на себя полную ответственность за определение реальности. Скажите, это имеет для вас какое-то значение? Вы понимаете, о чем я говорю?

Моя пациентка долго думает, а потом кивает:

– Мне кажется, да. Вы правы, если хотите сказать, что я не могу доверять своим чувствам и хочу, чтобы реальность идентифицировали другие, – возможно, один из двух мужчин или вы. Мой муж слаб и всегда полагается на мои наблюдения, мое чувство реальности. Мой любовник сильнее; он успешен и уверен в себе. С ним я чувствую себя в большей безопасности и доверяю его чувству реальности. Но я также знаю, что он страдает алкогольной зависимостью. Последнее время он посещает группу анонимных алкоголиков, но ведет трезвую жизнь всего несколько недель. Думаю, истина в том, что ни один из них не должен определять реальность за меня. Ваши слова заставляют меня понять, что определение реальности – моя задача. Моя задача и моя ответственность.

Ближе к концу сеанса я высказываю предположение, что она пока не готова принять решение, и советую продолжить терапию. Я рекомендую ей двух замечательных терапевтов и прошу написать мне через несколько недель о том, как идут дела. Она глубоко тронута моими откровениями и говорит, что наша беседа была настолько содержательной, что ей не хочется уходить.

60 дней спустя

Я сознаю, что впереди меня ждет тяжелое время. За годы индивидуальной и групповой психотерапевтической работы с людьми, потерявшими близких, я вывел следующее правило: прежде чем наступит заметное улучшение, пациенту необходимо пережить все основные события года без своего супруга – дни рождения, Рождество, Пасху, Новый год, первый выход в свет в качестве одинокого мужчины или женщины. Некоторым пациентам требуется второй год, второй цикл. Когда я анализирую свою ситуацию, особенно продолжительность и близость моих отношений с Мэрилин, я понимаю, что мне предстоит самый мрачный и трудный год в моей жизни.

Время словно остановилось – однообразные серые дни медленно тянутся один за другим. Хотя мои дети, друзья и коллеги не забывают обо мне, число посетителей уменьшилось, а сам я не ищу общества других – на это у меня нет ни желания, ни сил. Каждый день, прочитав входящие письма, я приступаю к работе над этой книгой и большую часть дня провожу за письменным столом. Признаться, я боюсь думать о том, что однажды она закончится – не знаю, чем ее заменить. Хотя иногда я ужинаю с друзьями или с кем-то из детей, я все чаще ем в одиночестве и коротаю вечера один. На ночь я непременно читаю какой-нибудь роман. Недавно я взял «Выбор Софи» Уильяма Стайрона, но через пару часов понял, что события второй части книги разворачиваются в Освенциме. Читать о Холокосте перед сном мне вовсе не хочется.

Я откладываю «Выбор Софи» и ищу другой роман. Как ни странно, мне приходит в голову любопытная мысль: возможно, настало время перечитать некоторые из моих собственных книг. Я подхожу к книжному шкафу, в который Мэрилин аккуратно составила все написанные мной книги. Я беру четыре произведения – «Когда Ницше плакал», «Шопенгауэр как лекарство», «Лжец на кушетке» и «Проблема Спинозы» – и не спеша перелистываю страницы.

О, с каким удовольствием я писал эти книги! Зенит моей карьеры! Я пытаюсь вспомнить, как и где была задумана и написана каждая из них. Первым на ум приходит Силуэт – маленький островок Сейшельского архипелага, где я написал первые главы «Когда Ницше плакал». Потом я вспоминаю Голландию. После моих лекций по групповой терапии мы с Мэрилин отправились в небольшое путешествие. Мы посетили библиотеку Спинозы в Рейнсбурге и уже возвращались в Амстердам, когда у меня в голове возник сюжет «Проблемы Спинозы».

Я вспоминаю место рождения Шопенгауэра, его могилу и статую во Франкфурте, но понимаю, что о книге «Шопенгауэр как лекарство»[35] помню относительно мало – гораздо меньше, чем о других своих сочинениях. Я решаю перечитать ее – впервые за все время: раньше я никогда не перечитывал своих книг.

Первые страницы производят на меня сильное – и довольно приятное – впечатление. В центре повествования – терапевтическая группа. Мое внимание сразу же привлекает главный герой – 66-летний психотерапевт Джулиус, который, узнав, что у него смертельная меланома, анализирует свою жизнь. (Только вдумайтесь: я, 88-летний старик, читаю то, что написал о 66-летнем старике, стоящем на пороге смерти!)