— Валера, — женщина она была чрезвычайно спокойная и сдержанная, но на этот раз ее губы как-то странно дрожали. — Как твоя мама?

— Вы же сами знаете, — ответил он.

— Но… Знаешь, может быть, тебе стоит совсем переехать к отцу? — осторожно спросила она. — Если хочешь, я сама с ним поговорю или с твоей бабушкой.

— Не надо, — нахмурившись, откликнулся Валерка.

Мать Артема тетя Таня вздохнула, ничего больше не добавила, но потом он слышал, как на кухне она сказала мужу, что так больше нельзя, так не может дальше продолжаться. Ее — Валерка понял, что речь идет об его матери, — надо вообще лишить родительских прав. Через суд. И если ребенок, то есть он, Валерка, ничего не говорит своим родным, то есть отцу и бабушке, так она сама все им расскажет. И надо как-нибудь вызвать милицию, когда они там — Валеркина мать и ее компания — развлекаются. Пусть что-нибудь с нею сделают, а потом уже можно будет и родительских прав лишить.

— Сколько же можно такое терпеть? — возмущалась мать Артема. Что ей ответил его отец, Валерка не расслышал, только тетя Таня взорвалась: — Да как ты можешь! Он же не чужой нам ребенок! Он дружит с нашим сыном уже столько лет!

Валерка не стал дожидаться продолжения и просто ушел. Потом если и приходил к Артему, то только тогда, когда точно знал, что его родителей дома нет. А тетя Таня, встречая его на улице, все пыталась выспросить, почему он теперь к ним не заходит. Однажды он ей ответил:

— Сами знаете.

Она вспыхнула, будто маленькая девочка, залилась краской до самых корней осветленных волос. Но с этого дня перестала его спрашивать и вообще начала избегать с ним встреч.

Как-то, вернувшись в воскресенье вечером от бабушки, — водители автобусов, на которых можно было добраться до пригорода, знали Валерку и все довольно ласково с ним общались, а потому он ездил один и ничего не боялся — он застал мать одну, уже в изрядном подпитии. Набравшись смелости — или наглости? — Валерка спросил мать, за что она так ненавидит отца и его?

— Он еще спрашивает, за что! — взвизгнула Тамара и смерила сына презрительным взглядом. — Да за то, что вы оба мне жизнь искалечили! Он бросил меня, как последнюю девку, сделав мне ублюдка! Видите ли, характерами не сошлись! — Зло прищурившись, как бы выплюнула она, глядя перед собой. — У, сволочь! Да неужели я его не любила? — она пьяно всхлипнула. — Любила! Любила я его! Да еще как! Но он кобель! Кобель! Ему только и надо было меня в постель затащить! А как я могла раньше?! Как, я тебя спрашиваю?! — она метнула на Валерку ненавидящий взгляд. — Молчишь? — прошипела Тамара. — То-то же! Не могла я, кандидат в члены партии, заниматься с ним этой гадостью! Тошнило меня от этого! Не могла я! Понятно тебе это? Это же гадость! Стыд! Единственное, что вот тебя позволила заделать! У, ублюдок! — она схватила со стола пепельницу и метнула ее в Валерку. Он увернулся. — Ненавижу! — крикнула Тамара. — Ненавижу тебя и твоего драгоценного папочку! Ненавижу!

Валерка не выдержал, глядя на мать исподлобья, спросил:

— Не могла? А как же теперь можешь с другими? — к этому времени он уже немало знал о том, как появляются на свет дети, стало ему известно и то, что однажды так его потрясло, когда он застал мать с голым лохматым мужиком.

— А что мне еще оставалось? — мстительно ответила Тамара. — Что, скажи?! Если он от меня из-за этого и ушел! Вот я и решила, что… — Тут она словно бы опомнилась и посмотрела на Валерку с каким-то новым выражением в блестящих от слез глазах, сглотнула и позвала так жалобливо, так по-матерински, что сердце у Валерки чуть не оборвалось: — Сыночек…

Но он развернулся и молча ушел с кухни. Наверное, Валерка совсем немногое понял из пьяной исповеди матери, но осознал главное — ей он не нужен. И впервые подумал, что отец поступил правильно — жить с ней невозможно. Ненависть в его душе набирала обороты.

Потом было продолжение. Через две недели от отца пришли деньги. Матери надо отдать должное — она хоть как-то одевала Валерку, да и алименты были щедрые, отец к тому времени уже занял пост председателя одного из крупнейших в области колхозов. Денег хватало и на скромное Валеркино «обмундирование», и Тамаре на выпивку. Она уже начала выпивать в одиночестве, компании стали появляться как-то реже, ей, видимо, больше не требовался повод для возлияний.

В тот раз Тамара купила Валерке полушерстяной спортивный костюм, как вспоминал он позже, «чисто совковый». Когда Валерка вернулся из школы, мать уже начала бутылку. Тогда она еще работала на заводе, правда, уже не машинистом компрессорных установок, ее разжаловали до уборщицы. Мать тут же потащила сына в его комнату показать покупку. Когда он натянул убогенький костюмчик, она, якобы в полном восхищении, ахнула:

— Сидит как влитой! Ну, иди, поцелуй свою мамочку! — и выставила для поцелуя щеку.

— Не буду, — пробурчал Валерка.

— Ах так! — тут же завелась Тамара. Ее глаза сузились, и она яростно прошипела: — Ну так получай, щенок! — и отвесила сыну оплеуху.

— За что? — Валерка схватился за горящую щеку, слезы, помимо воли, потекли из его глаз.

— За что?! — взвилась мать. — Посмотрите-ка на него! Он еще спрашивает — за что! — И она расхохоталась злобным, беспощадным смехом, потом так же внезапно, как начала, перестала хохотать и словами, которые были в сто раз больнее оплеухи, ударила Валерку: — За то, что ты есть!

Он дернулся, отшатнулся к стенке, прижавшись спиной к ее прохладной поверхности. А мать, глядя ему в лицо, продолжила без пощады и с ненавистью:

— Лучше бы я тогда аборт сделала! Кому ты нужен, гаденыш? Ну, что ты вылупился на меня?! — Она снова замахнулась, но Валерка даже не пошевелился, глядя на нее немигающими глазами, полными слез. — Что, больно? — язвительно поинтересовалась Тамара и, скривив губы, опустила руку. — Так бы и выколола твои зенки! Разве ты мой сын? Нет! Ты сын ублюдка и такой же сам! И как только я могла породить такую гадину? — в некотором даже недоумении спросила она, оглядев сына с головы до ног.

Каждое ее слово жгло сердце Валерки словно каленое железо, и все их он запомнил навсегда, продолжая слушать мать, будто завороженный, не веря собственным ушам. Прежде она, конечно, тоже скандалила, но все больше так, просто ругаясь, однако теперь…

Когда чудовищный поток ее оскорблений иссяк, он вздохнул, вытянулся в струнку и очень тихо, но твердо сказал:

— Ты говоришь, я тебе не сын? Ну так и ты мне больше не мать.

— Что?! — так и ахнула Тамара. — Что ты сказал?!

Валерка все так же твердо и четко повторил. Она посмотрела на него уничтожающим взглядом и ледяным тоном, полным презрения, отчеканила:

— Ну что ж, если это так, тогда слушай мое последнее материнское слово. Ты никогда и ничего не добьешься в жизни. Ты был и останешься ничтожеством. — Ее глаза еще больше сузились от ненависти и злобы. — Знаешь почему? Потому что в тебе дурная кровь. И она станет твоим проклятием. Уж если я, мать, не могу тебя любить, то никто другой тебя и подавно не полюбит. Все запомнил?