Я добавил:

– Эту территорию следовало бы назвать «Страной Кроткой глины», а не Страной Кротких вод.

– О да! – с восторгом согласился он. – Воде недостает кротости, порой она возмущается, наносит удары, захлестывает и топит. Глина же – никогда! Не существует ни разлива, ни потока глины. Подумать только, я многие годы работаю с кирпичами из глины, но и вообразить не мог, что она будет лечить меня!

При помощи слуги я ополоснул его.

– Предлагаю тебе обмыться настоем шалфея, который прочистит твои болячки. А потом я наложу приготовленную мною мазь из цветков ромашки.

Утомленный Гунгунум расслабился и доверился мне; он явно наслаждался моими пояснениями. Что же до слуги, тот старательно помогал, взирая на своего господина как на божество.

Среди ночи архитектор почувствовал себя лучше. Его лицо немного разгладилось, с век спала опухлость. Он потребовал, чтобы слуга расчесал ему волосы, усы и бороду, а затем покинул ложе, надел чистое платье, сел и приказал принести ему попить. Теперь это уже был не тот лежачий больной, который встретил меня, а совсем другой человек – вполне заурядный, но достойный, с движениями обдуманными, но неопределенными, с поступью горделивой, но неуверенной. Суровый, аскетически худой, он обладал телом только по утомительной необходимости – потому что им следовало обладать, чтобы задумывать и чертить. Патологический холод его плоти объяснялся этим отсутствием чувственности. А его узкие и черные глаза испускали темный блеск; они видели, оставаясь невидимыми. Обыкновенно глаза раскрывают душу, показывают чувства, расцвечивают их, выражают удивление, гнев, отвращение, стремление и алчность; зрачки Гунгунума не выражали ничего – они перекрывали доступ к его личности. Они сверкали; они не жгли внутренним огнем, они пожирали тех, кого видели. Эта бесчувственность была не лишена благоразумия и вызывала у меня молчаливое почтение.

– Как отблагодарить тебя?

– Я сделал это ради тебя, а не ради благодарности. Почему ты призвал меня? Почему оказал мне доверие? В Бавеле довольно врачевателей.

– Они лечат молитвами и заклинаниями. И хороши, только если ты здоров. Твоя репутация несравнимо выше.

– Моя репутация?

Я догадался, что больше он ничего не скажет. Он не отступался:

– Как отблагодарить тебя? Я настаиваю.

Я обвел рукой заполнявшие мастерскую призрачные формы:

– Тогда расскажи мне что-нибудь о своем искусстве: говорят, ты величайший архитектор мира.

– Смотри. Вот мое последнее открытие: арка.

Он указал на макет, представляющий стенку с дверью, которая завершалась не как обычно, прямой деревянной перемычкой, а кирпичной дугой.

– Невозможно! – удивился я. – Как же эти кирпичи держатся?

– Они не могут упасть, поскольку опираются один на другой. Вдобавок они стремятся раздвинуть стены в стороны. Так что требуется укрепить эти последние, то есть снабдить их контрфорсами. Я уже проделал это в дворцовых подвалах.

– Зачем?

– Я воспроизвожу небо! Подкладываю его отражение под нас… Своды, на которые мы опираемся ногами, имитируют свод над нашими головами. Все держится![38] Балка-перемычка под большой нагрузкой в конце концов изгибается, а значит, впоследствии и ломается. При наличии дуги сопротивление увеличивается, что идеально для подвалов и фундаментов! Но я предполагаю использовать арку и в других случаях: строить здания, перекинутые через каналы и реки.

– Что?

– Представь себе. Мост. Ряд арок, которые будут пропускать течение и одновременно выдерживать дорогу с идущими по ней людьми и ослами. Больше нет необходимости в паромах и паромщиках! Мы станем перемещаться быстрее и легче, сможем перевозить тяжелые грузы, не доставая их из тележек, чтобы пересечь водные артерии. Какой выигрыш! А теперь смотри: вот макет самой высокой башни в мире.

Он пробрался к какому-то накрытому полотном объему, скинул ткань и погладил удлиненную конструкцию.

– Новая башня? – с восторгом жителя Бавеля спросил я.

Он кивнул. Я внимательно рассмотрел созданное им произведение. Оно состояло из громоздящихся один на другом уступов, широких внизу и тесных вверху, и имело форму четырехугольного в плане монумента. Каждый этаж, поставленный на предыдущий, превосходящий его по площади, суживался. Наружные лестницы вели с одного уровня на следующий. Я сосчитал их и воскликнул:

– Восемнадцать этажей!

– Точно. Трижды шесть, то есть восемнадцать этажей.

Впрочем, я не уловил, почему «трижды шесть» представляется ему большей истиной, нежели «восемнадцать».

– Фантастика!

– Подожди, Нарам-Син, пока это только проект. Боюсь, вознесшись чересчур высоко, Башня не устоит.

– Но она ведь держится!

– Это только макет. В натуральную величину нижние этажи могут обрушиться под тяжестью остальных. В настоящее время я вместе со своими помощниками постоянно экспериментирую. Мы проверяем сопротивление кирпичей нагрузкам, а также их устойчивость к воздействию воды. Ты пренебрегаешь этой стихией, потому что ты иноземец, но здесь нас ежегодно затопляют бесконечные дожди, которые разрушают постройки. Не мои, разумеется.

Откуда он знал, что я чужеземец? Мой вопрос положил бы конец нашему разговору. Он продолжал:

– Нимрод вернется с войны победителем. Он приведет нам тысячи рабов, и строительство начнется.

– Ты торопишься?

Он покачал головой:

– Я сомневаюсь, мне надо еще поэкспериментировать, проверить, усовершенствовать чертежи – короче, поразмыслить. Только вот Нимрод ненавидит медлительность. Он сражается, чтобы обеспечить себе рабочую силу. Он спешит.

– Почему?

Он резко развернулся в мою сторону:

– Это Нимрод!

– Твой ответ ничего мне не объясняет.

– Нимрод испытывает неуемный интерес к небу. Он хочет приблизиться к нему и даже достичь его. Вот его цель! А к архитектуре он не проявляет ни малейшего внимания.

– Нимрод? Он же правит великолепным городом!

– Благодаря мне… Красота и блеск Бавеля служат ему. В нем он видит себя. Все, что он мне приказал построить, – порождение его гордыни. Что же касается Башни, в глубине души ему вообще плевать… Если бы я соорудил для него лестницу в небо, он был бы в восторге. Впрочем, он даже предложил мне это, и, чтобы он отказался от этой затеи, пришлось очень долго доказывать ему ее техническую неосуществимость. Так что мы рискуем возвести эту Башню халтурно… Я его предупредил. Однако он полагает, что его воля важнее моих расчетов. Вдобавок еще… этот изверг, этот мерзавец, этот предвестник несчастья, который нашептывает ему, что надо спешить!

– О ком ты говоришь?

На его лице появилось обиженное выражение, подбородок задрожал. Гунгунум ткнул указательным пальцем вверх.

– О Месилиме.

Упоминание имени близнеца вконец лишило его сил. Выждав некоторое время, я изобразил наивность:

– Брат с тобой не согласен?

– Брат? Какой брат? Нет у меня брата.

– Однако в Бавеле утверждают, что…

– Спроси у него. Он скажет то же самое. Мы не братья. И это единственное, в чем мы с ним сходимся.

Он затих:

– Я устал.

Я под руку довел его до ложа и дал последние рекомендации: