Надо было ждать. Ванзаров ждал и следил, как она жадно проглотила завтрак, не потерял ее из виду, когда дама выбежала на улицу, и следовал за ней на заранее нанятой пролетке. Оказалось, что воровка зачем-то приехала в редакцию газеты. Оглядев переулок, Ванзаров убедился, что лучшего места не придумать: мадам сама загнала себя в угол. Он поманил городового и объяснил, что предстоит арестовать известную преступницу, потребуется помощь. Городовой поглядывал на юного господина со столичными замашками с откровенным сомнением. Но отказать не посмел: его дело маленькое – прикажут хватать, будет хватать. Все одно на посту скука.

Ванзаров выбрал позицию так, чтобы отрезать путь возможного отступления. Мадам вышла из редакции примерно через четверть часа и, ничего не подозревая, направилась к своей пролетке.

– Стоять! Вы арестованы! – раздался у нее за спиной голос, взволнованный, как у мальчишки.

К сюрпризам Агата всегда была готова. На сюрприз от Пушкина не походило. Она оглянулась и сразу узнала чуть полноватого юношу, который кивнул городовому, чтобы тот окружил преступницу, а сам, не решаясь приблизиться, сверлил устрашающим взглядом. Агата помнила, сколько денег у него выманила в ушедшем декабре. В качестве науки. Наука впрок не пошла.

– А, это вы, – с некоторым разочарованием сказала она, готовясь встретить что-то более серьезное из прошлого.

Агата зашла на подножку пролетки и не спеша уселась на диванчик.

– Вы арестованы! – с возмущением проговорил Ванзаров, стараясь не глядеть на городового, который откровенно посмеивался.

– Я уже слышала… Садитесь рядом, – ответила Агата, похлопав по диванчику рядом с собой.

Чтобы не видеть смех городового, Ванзаров поспешно забрался в пролетку. Но сел напротив арестованной на неудобном откидном сиденье.

– Гони в Малый Гнездниковский в сыскную полицию, – приказала Агата извозчику. Чем окончательно сбила с толку. Ванзаров искренно не знал, что полагается делать, если арестованная сама везет себя под арест. Вдобавок получил такую милую и снисходительную улыбку, что готов был провалиться под колеса. Он понял, что совершил какую-то ошибку, только не знал, какую именно.

В дороге арестованная вела себя так, будто осматривает улицы Москвы. А войдя в приемное отделение сыска впереди Ванзарова, повела себя и вовсе возмутительно: отправила воздушный поцелуй каждому из трех чиновников. Появление ее было встречено столь радостным гулом, будто прибыла звезда кафешантана. Когда же воровка постучала в кабинет Эфенбаха и вошла как к себе домой, Ванзаров понял, что попалась не она, а он.

– Рыбка же наша пестрокрылая! – услышал он радостный возглас начальника сыска. После чего раздались звуки смачных поцелуев. – Тебя каким порывом к нам отнесло?

– Я арестована, Михаил Аркадьевич, – услышал Ванзаров печальный голос. – Прямо на улице, при людях скрутили. В присутствии городового.

– Это кто таков укурдючил? – раздался грозный оклик.

Ванзарову захотелось уйти куда-нибудь подальше, но было поздно. Его позвали в кабинет.

– А, вот он куда с какого недопуга! – выразился Эфенбах, разглядывая чиновника из Петербурга. – Куда залезть посмел?

– Она воровка, королева брильянтов, – обреченно сказал Ванзаров и добавил: – Можно предполагать…

– А еще у вас сто рублей пропало, – ответил Михаил Аркадьевич. – Не в свою телегу не садись, раздражайший мой Родион Георгиевич…

– Но ведь… – попытался Ванзаров.

– Никаких «но», – оборвали его. – Голубка наша серебряная не королева и не брильянтов, а брильянт чистой воды. И пользы несуразной. Вот так-то… Иди и жени. Чтобы Зефирчика вашего на блюде мне подал…

– Слушаю… Так точно, – ответил Ванзаров. Тоска охватила душу его. Не от пережитого позора, а потому, что Агата на прощанье дерзко показала ему… язычок. А он поделать ничего не мог.

Ванзаров вызывающе хлопнул дверью.

– Ишь, мальчуган-балаган! – строго заметил Эфенбах и тут же потребовал: – Ну, коса-девица, доложи про себя, как оно, куда так вышло…

Агата устроилась на стуле за столом совещаний, чтобы использовать такой шанс для спасения невест, но ей помешали. В кабинет заглянул Лелюхин и, придерживая дверь, сообщил, что в приемном дожидается господин Смольс собственной персоной.

Молитвенно сложив руки, Агата стала умолять «душеньку и голубчика» Михаила Аркадьевича не выдавать ее, а спасти от этого «ужасного человека, который ее преследует повсюду и не дает жизни». Хоть господин Эфенбах был женат, женские слезы и мольбы всегда проникали ему в сердце. Ну как не пожалеть бедняжку? Открыв потайную дверцу, замаскированную шторой, он сказал сидеть там тихо, как «мышь на цепи». Агата чмокнула начальника сыска в хорошо выбритую щеку и юркнула в укрытие. В укрытии не было окон, зато стоял диван, на котором Михаил Аркадьевич порой отсыпался или прятался от хлопот службы.

Господин Смольс вошел, кивнул без лишних церемоний и присел на ближний стул. От столичного лоска не осталось и следа. Волосы всклокочены, небрит, галстук завязан кое-как. В нем появилась грусть, какая охватывает горько пьющего человека.

– Удалось найти какие-то следы баронессы?

Глаза его были исполнены печали. Эфенбах основательно хмыкнул.

– Следов нет, – строго ответил он.

– Вот как… Может быть, чем-то сможете утешить… Хоть какая-то надежда…

– Утешьтесь: надежды нет…

Смольс сжал кулаки на груди:

– Убита? Погибла? Утонула?

– Хуже… Уехала на Кавказ с черкесом, – выдал Михаил Аркадьевич первое, что пришло на ум. – С Кавказа возврата нет… Точка. Дело закрыто.

Удар дипломат принял мужественно. Только прикрыл глаза, посидел немного в молчании и поднялся.

– Благодарю за правду, – сказал он, отдавая официальный поклон.

– А вы это чего удумали? – с тревогой спросил Эфенбаха. Врать он не стеснялся и умел так, как никто. Ему стало искренне жаль страдающего человека. Если бы не голубка, что сидела в закутке, ни за что бы не соврал.

– Не беспокойтесь, господин статский советник, – ответил Смольс с печальной улыбкой. – Я не наложу на себя руки и не доставлю вам неприятностей… Буду прожигать жизнь до дна. Где прожигать, как не в Москве…

Вдруг он потянул носом.

– Ну, вот уже понемногу схожу с ума…

– Что такое? – строжайше спросил Эфенбах. Сходить с ума в сыске никому непозволительно.

– Мне показалось, что у вас в кабинете витает ее запах… У нее такой неповторимый аромат… такой, что невозможно забыть… Прошу прощения, что доставил лишнее беспокойство… – и Смольс поклонился на прощанье.

Выпустив Агату, Михаил Аркадьевич так переполнился чувствами, что погрозил пальцем в полной тишине. Она опустила глаза.

– Простите… Мне очень стыдно. Но мне нельзя выходить за него замуж. Так будет лучше…