Мэри с трудом подавила желание подойти к отважному старику и утешить ласковым прикосновением, но она знала, сколь важно для него сейчас сохранить самообладание, а потому продолжала стоять с опущенными руками, стараясь затуманенным слезами взглядом и дрожащей улыбкой сказать Рону, что она все прекрасно понимает.

Всю дорогу до Артармона Тим сидел в машине молча. В сиднейском доме Мэри он ночевал редко и в комнате, которую всегда занимал там, чувствовал себя не так комфортно и уютно, как в своей спальне в коттедже. Казалось, он совсем растерялся, когда Мэри приготовилась выйти, чтобы он мог переодеться и отдохнуть. Он стоял посреди комнаты, ломая пальцы, и умоляюще смотрел на нее. Всегда бессильная против этого несчастного выражения лица, Мэри вздохнула и подошла к нему.

— Почему бы тебе не переодеться в пижаму и не попробовать поспать немного, Тим? — спросила она.

— Но сейчас не ночь, а середина дня! — возразил он. В голосе его явственно слышались боль и страх.

— Ничего страшного, милый, — ответила она, чувствуя мучительный спазм в горле. — Думаю, тебе удастся заснуть, если я задерну все шторы и в комнате станет темно.

— Меня тошнит. — Он зловеще сглотнул.

— Ох, бедный Тим! — мгновенно воскликнула Мэри, вспомнив, как он боится выговоров за разведенную пачкотню. — Пойдем, я придержу тебе голову.

Его стало рвать, едва они вошли в ванную комнату. Мэри поддерживала ему лоб ладонью, бормоча ласковые слова и поглаживая по спине, пока он корчился и отчаянно тужился.

— Ну как, все? — мягко спросила она и, когда он кивнул, усадила его на стул, а потом пустила теплую воду в ванну. — Ты весь перепачкался, видишь? Думаю, тебе следует раздеться и запрыгнуть в ванну. В воде тебе сразу полегчает.

Отжав махровую мочалку, она обтерла Тиму лицо и руки, стянула с него рубашку, аккуратно сложила и вытерла ею забрызганный пол. Он безучастно наблюдал за ней, бледный и дрожащий.

— П-п-прости м-меня, Мэри, — задыхаясь, пробормотал он. — Я т-тут все ис-испачкал, и т-теперь ты рас-с-сердишься.

Мэри, стоявшая на коленях на кафельном полу, подняла голову и улыбнулась.

— Нет, Тим, ни в коем случае! Ты же ничего не мог с собой поделать, и ты очень старался успеть добежать до ванной, правда? А все остальное не имеет значения, дорогой мой.

Его бледность и слабость встревожили ее. Казалось, он оправлялся не так быстро, как следовало бы, и потому она не удивилась, когда он упал на колени перед унитазом и опять стал корчиться в приступе рвоты.

— Думаю, теперь уже точно все, — сказала она, когда он снова затих. — Ну, как насчет ванны?

— Я очень устал, Мэри, — прошептал он, цепляясь обеими руками за сиденье стула.

Она не решилась оставить Тима одного: у стула прямая спинка и нет подлокотников, Тим не удержится на нем, если потеряет сознание. Лучше всего посадить его в теплую ванну, где он сможет принять полулежачее положение и прогреться до костей. Выбросив из головы жестокие слова Дони и молясь, чтобы Тим никогда не обмолвился об этом дома, Мэри сняла с него одежду и помогла забраться в ванну, одной рукой крепко обняв за талию и закинув его руку к себе на плечи. Он погрузился в воду с благодарным вздохом, и она с облегчением увидела, что лицо у него начинает розоветь. Пока он расслабленно сидел в воде, она закончила мыть пол и унитаз. Чтобы прогнать тошнотворный запах рвоты, Мэри открыла окно и дверь, впуская свежий осенний ветерок. И только потом повернулась к ванне и посмотрела на Тима.

Он сидел, как ребенок, подавшись вперед и со слабой улыбкой наблюдая за струйками пара, поднимающимися над водой; густые золотистые волосы влажно кучерявились. Как же он красив, как красив! «Относись к нему как к ребенку, — сказала себе Мэри, беря кусок мыла. — Относись к нему как к ребенку, которым он и является, и не смотри на него как на мужчину».

Но, даже говоря себе это, она не могла оторвать глаз от великолепного тела, вытянутого в прозрачной воде, ибо Тим внезапно опять откинулся на спину с протяжным вздохом почти сладострастного удовлетворения. В конечном счете нагота, представленная в книгах по искусству, имела мало общего с реальной наготой Тима: нагота в книгах никогда не трогала и не волновала Мэри. Она с усилием отвела взгляд, но мгновение спустя противно своей воле снова украдкой посмотрела на него, а увидев, что веки у него сомкнуты, принялась разглядывать с жадным, но сдержанным интересом, не столько чувственным, сколько изумленным и смятенным.

Почувствовав какую-то перемену в нем, она перевела глаза выше и обнаружила, что он наблюдает за ней усталым, но любопытным взглядом. Кровь бросилась ей в лицо жаркой волной, и на мгновение показалось, что сейчас он что-то скажет, но он промолчал. Мэри присела боком на край ванны и принялась намыливать Тиму грудь и спину, скользя пальцами по безупречно гладкой коже, на ощупь похожей на промасленный шелк, между прочим трогая его запястье с целью проверить пульс. Но, несмотря на вялость, он явно чувствовал себя уже лучше и даже рассмеялся, когда она поплескала водой ему на голову и заставила низко наклониться вперед, чтобы намылить и ополоснуть волосы. Она не позволила ему долго рассиживаться в ванне, но велела встать сразу по завершении процесса мытья, а потом спустила воду и включила душ. Мэри позабавило простодушное удовольствие, с каким он принял у нее из рук огромное банное полотенце, но она умудрилась сохранить серьезный вид, когда он воскликнул, что в жизни не видел такого громадного полотенца — и как приятно закутаться в него полностью, точно он маленький ребенок.

— Было здорово, Мэри, — доверительно сообщил Тим, лежа в постели под натянутым до подбородка одеялом. — Наверное, мама купала меня, когда я был совсем крохой, но я этого не помню. Мне нравится, когда меня моют, так гораздо приятнее, чем мыться самому.

— В таком случае я рада, — улыбнулась Мэри. — А теперь повернись на бок и поспи немного, хорошо?

— Хорошо. — Он рассмеялся. — Я не могу сказать «спокойной ночи», потому что сейчас середина дня.

— Как ты себя чувствуешь, Тим? — спросила она, задергивая шторы и погружая комнату в полумрак.

— Нормально, только устал ужасно.

— Тогда спи, милый. Когда проснешься, выйдешь и найдешь меня, я буду здесь.

Выходные прошли без событий. Тим, еще не вполне оправившийся физически, был тих и грустен, но Мэри не замечала, чтобы он уже начал остро тосковать по матери. В воскресенье днем она посадила его в «бентли» рядом с собой и поехала на Серф-стрит за Роном. Он ждал на передней веранде и, завидев машину, сбежал по лестнице, прыгая через ступеньку, с саквояжем в руке. Какой он старый, подумала Мэри, поворачиваясь, чтобы открыть заднюю дверцу. Несмотря на подтянутую жилистую фигуру и юношескую резвость движений, он далеко не молод. При виде Рона она исполнилась тревоги, не в силах выбросить из головы мысль о Тиме, который останется совсем один, без отца и матери. После разыгравшейся в пятницу безобразной сцены рассчитывать на Дони едва ли приходится, теперь она всецело находится под влиянием мужа. Вероятно, для Дони так оно лучше, но для ее брата это не сулит ничего хорошего. А разве сможет она, Мэри Хортон, забрать к себе Тима, случись что с Роном? Похоже, теперь все с уверенностью предполагают худшее, и что они подумают и сделают, если Тим станет постоянно жить с ней? Мэри содрогнулась при одной этой мысли. Только Рон, Арчи, старая соседка миссис Эмили Паркер да сам Тим не видят в их отношениях ничего дурного. Даже представить страшно, что скажет и какие меры примет Дони. Безусловно, будет скандал, а возможно, и судебное разбирательство, но, что бы ни случилось, Тима необходимо оградить от неприятностей и насмешек. По большому счету неважно, что станет с ней самой или с Дони. Значение имеет только Тим.