— После китайской пищи? Нет, спасибо. А вот от чашечки чая я бы не отказался. — Он проследил взглядом за Мэри, которая обошла барную стойку и направилась к маленькой плите и раковине. — А что за сцена?

Ее голова склонилась над чайником.

— Да даже говорить неловко. Безобразная сцена, скажем так. Она… да ладно, неважно! — Зазвенели чашки.

— Она — что? Ну же, Мэри, выкладывай!

В устремленных на него блестящих глазах читались вызов и чувство уязвленной гордости.

— Она намекнула, что Тим мой любовник.

— Дерьмо свинячье! — Арчи запрокинул голову и расхохотался. — «Далеко от истины! Очень далеко от истины!» — сказал бы я, спроси она меня. — Он с усилием встал с кресла, подошел и облокотился о барную стойку. — Не расстраивайся, Мэри. Девица, должно быть, мерзавка, каких поискать.

— Нет, она не мерзавка. Она замужем за мерзавцем, и он изо всех сил старается ее омерзавить. Честно говоря, я думаю, она просто по-попугайски повторяла все, что муж успел нашептать ей на ухо. Она очень любит Тима и стоит за него горой. — Мэри низко наклонила голову, и следующие слова прозвучали приглушенно: — Понимаешь, они все думали, что я гораздо старше, чем есть на самом деле, и потому испытали шок, когда я явилась забрать Тима.

— А с чего у них сложилось такое впечатление?

— Тим сказал, что у меня седые волосы, и, поскольку у меня седые волосы, Тим решил, что я старая, очень старая. И так и сказал родителям.

— Но разве ты ни разу не встречалась с ними до смерти матери? Скрываться да таиться по темным углам не в твоем характере, Мэри! Почему ты не вывела их из заблуждения?

Мэри мучительно покраснела.

— Честно говоря, сама не знаю, почему я лично не представилась родителям Тима. Если я и боялась, что они пресекут нашу дружбу, узнав мой настоящий возраст, то, уверяю тебя, эти страхи были сугубо подсознательными. Я знала, что со мной Тим в полной безопасности. Мне нравилось слушать рассказы Тима о семье, и, думаю, я откладывала встречу с ними, поскольку опасалась, что они окажутся совсем не такими, как Тим рассказывал.

Арчи потянулся через стойку и похлопал Мэри по плечу.

— Ладно, не переживай. Продолжай — так, значит, сестра очень любит Тима?

— Да, и Тим очень ее любил, пока она не вышла замуж. Тогда он несколько отдалился от нее — похоже, посчитал, что она его бросила, хотя я пыталась разубедить его. Из рассказов Тима я поняла, что она разумная, чуткая, добросердечная девушка. С блестящим интеллектом. Странно, правда?

— Не знаю. Возможно. И как ты отреагировала?

Мэри снова опустила голову.

— Я была раздавлена. Кажется, я плакала. Только вообрази меня плачущей! — Она подняла взгляд, пытаясь улыбнуться. — Трудно представить, да? — Она вздохнула с задумчивым и грустным видом. — Но в последнее время я пролила немало слез, Арчи, я пролила немало слез.

— Представить действительно трудно, но я тебе верю. И вообще, всем нам следует плакать время от времени. Даже я иногда плачу, — горделиво признался он.

Она рассмеялась, испытывая облегчение.

— Ты хитрован, Арчи, если использовать словечко из твоего лексикона.

Он наблюдал за разливающей чай Мэри с чувством, похожим на жалость. Какой же страшный удар, думал он, нанесли по ее гордости, истолковав столь примитивным образом эту редкую, трепетную дружбу. Ибо для нее унизительна самая мысль о физической стороне отношений, в душе она монашка — и что здесь удивительного? Когда она много лет вела такую странную, замкнутую, уединенную жизнь! Мы такие, какие есть, подумал он, мы такие, какими нас сделали обстоятельства, и не можем стать другими.

— Спасибо, дорогая, — поблагодарил Арчи, беря свой чай. Снова усевшись в кресло и уставившись в окно, он проговорил: — Я бы хотел как-нибудь познакомиться с Тимом, если можно, Мэри.

Последовало долгое молчание, потом послышался ее голос, очень тихий:

— На днях.

Казалось, голос доносился откуда-то издалека.

Было уже за полночь, когда Мэри припарковала «бентли» у коттеджа. В гостиной еще горел свет, и Тим стремглав вылетел из дома, чтобы открыть дверцу машины. Он дрожал от радости и чуть не оторвал Мэри от земли, душа в объятиях. Впервые за все время знакомства эмоции, нахлынувшие на него при виде нее, заставили Тима забыть о правилах приличия, и это обстоятельство красноречивее любых других свидетельств говорило, насколько несчастен он был всю неделю, как сильно тосковал о матери.

— О, Мэри, как я рад тебя видеть!

Она высвободилась из объятий.

— Боже мой, Тим, ты не сознаешь собственной силы! Я думала, ты уже лег спать.

— Не дождавшись тебя? Нет, я должен был дождаться тебя. О, Мэри, я страшно рад тебя видеть! Ты мне так нравишься, так нравишься!

— Ты мне тоже нравишься, и я тоже рада тебя видеть. Где папа?

— В доме. Я не разрешил ему выйти, я хотел увидеть тебя первым, один. — Он приплясывал от радости, но Мэри чувствовала, что она каким-то образом остудила его восторг, не оправдала его ожиданий. Знать бы, в чем дело. — Мне не понравилось здесь без тебя, Мэри, — продолжал он. — Мне здесь нравится, только когда ты со мной.

К моменту, когда они вошли в дом, Тим немного успокоился, и Мэри подошла к Рону, протянув руку для рукопожатия.

— Как ваши дела? — мягко спросила она.

— Все в порядке, Мэри. Рад вас видеть.

— А я рада оказаться здесь наконец-то.

— Вы уже поужинали?

— Да, но я собираюсь выпить чашечку чая. Вы будете?

— Да, спасибо.

Мэри повернулась к Тиму, стоявшему поодаль от них. У него опять был потерянный вид.

«Чем же я огорчила его? — снова подумала она. — Чего такого я сделала, что он так расстроился, или чего не сделала?»

— В чем дело, Тим? — спросила она, приблизившись к нему.

Он помотал головой.

— Ни в чем.

— Точно?

— Да, все в порядке.

— Боюсь, тебе пора ложиться спать, дружок.

Он горестно кивнул.

— Знаю. — У двери он оглянулся с мольбой в глазах: — Ты придешь подоткнуть под меня одеяло? Ну пожалуйста!

— Всенепременно, так что давай, милый, пошевеливайся! Я приду через пять минут.

Когда Тим ушел, она взглянула на Рона.

— Ну, как вы тут жили?

— И хорошо, и плохо. Он много плакал о матери. Тяжелое зрелище, поскольку он плачет не в полный голос, как раньше. Теперь он просто сидит тихо, а слезы катятся градом по щекам, и его невозможно отвлечь, помахав у него под носом каким-нибудь лакомством.