«Самая главная новость, дорогая, вызывающая нынче всеобщий фурор, – это неожиданное появление в Париже Франсуа де Колонна. Ты не представляешь, в каком восторге от него дамы. Они готовы визжать от восхищения. Если бы я не состояла сейчас в нежнейшей связи с графом де Помпиньи, я бы первым делом взялась за нашего великолепного адмирала де Колонна. Хотя, говорят, он необыкновенно холоден, груб и невыносимо язвителен: мадам де Бельгард, пригласившая его на чай, упала в обморок от нескольких его словечек… От нее же я слышала, что он терпеть не может нас, аристократок, и нашим изысканным манерам предпочитает простоватость и прямоту парижских гризеток и буржуазок. Словом, популярность этого неотразимого мужчины превзошла даже славу финансовых махинаций банкира Рене Клавьера».

Я усмехнулась, отложив письмо в сторону. Мои подруги такие смешные. Можно подумать, они никогда не слышали ругательств, если этот адмирал так их шокирует. Вызывает фурор – подумаешь! Версальские дамы просто привыкли к версальским щеголям, и каждое появление нового мужчины вызывает фурор. А этот адмирал, наверное, просто грубый солдафон, вытирающий руки о скатерть и сплевывающий сквозь зубы. Моряк, который ходит вразвалку и гнусавит самым отвратительным образом, считая такую манеру разговаривать верхом оригинальности.

Я быстро забыла об этом. Слуги торопливо укладывали мои вещи, а я то и дело просила их поспешить. По карте я проверяла длину дороги – может быть, до Парижа есть путь более близкий? Но нет, четыре дня путешествия так и остались неизменными, и мне не удалось сократить их ни на час. А так хотелось поскорее оказаться в столице!

С Эмманюэлем я прощалась холодно, без всякого сожаления, не обращая внимания на его расчувствованность. В конце концов, он сам требовал моего отъезда. За месяц, прошедший со дня нашей ссоры, я так до конца с ним и не помирилась. Сознавая свою вину, он дарил мне цветы, конфеты и драгоценности, но я все равно целых двадцать дней не пускала его к себе в спальню. Он снова дулся, обижался, и это выводило меня из себя… Только за неделю до моего отъезда мы снова стали спать вместе, но лишь одному Богу было известно, чего мне это стоило.

И все-таки я была преисполнена самых радужных надежд на легкую беззаботную жизнь, а может быть, и на счастье. Разумеется, я прекрасно сознавала, что мое возвращение в Париж обусловлено не только моим желанием или письмом короля. Этой же цели добивался и граф д'Артуа. Ведь угрозы принца Конде сослать Эмманюэля в Вест-Индию были, несомненно, делом рук моего бывшего любовника. В таком случае он просто глуп. Как можно воображать, что я соглашусь на возобновление прошлой связи… Я втайне усмехалась подобным надеждам. Нет, нынче мне не шестнадцать лет и я не такая юная неопытная девочка, какой была раньше. В этом была заслуга графа д'Артуа. Он научил меня искусству любви, ее тонкостям, с ним я познала даже извращения – он вел меня по этому пронзительно-чувственному пути за руку, как игрушку. Я училась быстро и теперь не могла сказать, что сожалею об этом. Но продолжать науку – нет уж, такого желания я не испытывала. Нынче мне хотелось любви – да, настоящей, чистой, светлой, о которой я столько читала в книгах, и ощущение чего-то смутно желаемого не покидало меня вот уже несколько месяцев.

Итак, я оставила замок Жу, с легким сожалением попрощавшись с грандиозно-прекрасными Альпами. Со мной ехала Аврора – пополневшая, ставшая пухленькой, как пышка, и удивительно похорошевшая; со мной ехал Жорж, ничуть не ставший более серьезным, наконец, меня сопровождала Маргарита – как всегда ворчащая, но полностью одобряющая все мои поступки.

Через пять дней я была в Париже и сразу же по приезде отправилась в Версаль. Королева находилась на берегу ручья у игрушечной мельницы в окружении своих фрейлин. На зеленой лужайке пастушки в завитых белокурых париках представляли балет и распевали какие-то буколики:

Три пастушки на лужке,

Мы сидели возле речки,

И паслись невдалеке

Наши милые овечки.

Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля.

Наши милые овечки.

И так дальше в том же роде… Все это я знала, но что-то заставляло меня удивленно настораживаться при взгляде на Марию Антуанетту и придворных дам. Я долго не могла понять, что же меня удивляет. Какое-то различие… Но какое? Только спустя некоторое время до меня дошло: внешний вид, туалеты! Я разглядывала платья фрейлин. Даже Диана де Полиньяк и та была одета скромно. Лишь легкий муслин и шелк, мягкие светлые тона, из украшений – только жемчуг и нантские кружева. Волосы прикрыты легкими шелковыми чепчиками. Что это – новая мода? По правде говоря, я была от нее не в восторге.

– Разве вы не знаете, душенька? – спросила Габриэль де Полиньяк, в ответ на мое удивление. – Ведь сейчас одно слово у всех на устах – экономия!

Мария Антуанетта была искренне рада моему появлению и при всех подтвердила, что приказ о моем назначении статс-дамой остается в силе. Несмотря на то, что эта новость приятно щекотала мое честолюбие, я все-таки опасалась, что могу нажить себе врагов среди придворных дам. Любимые подруги королевы были старше меня и все же оставались только фрейлинами, а я уже стала статс-дамой. Впрочем, спустя минуту я поняла, что зря задумываюсь над этим. Голубоглазую принцессу де Ламбаль не интересовало решительно ничто за исключением любовных интриг. Диана де Полиньяк довольствовалась местом при графе д'Артуа и ни за что не променяла бы его на другое. Ее невестка Габриэль была поглощена финансовыми заботами. Ну а остальные… Остальные были слишком мелкой сошкой, чтобы я опасалась их неприязни.

– Что мы все одни да одни? – воскликнула маркиза де Шатенуа. – Мужчины! Нам не хватает мужчин!

Королева знаком отпустила пастушек-танцовщиц, и вскоре ее блестящая женская свита со смехом следовала в Малый Трианон, где к вечеру собирались на чашку чая дамы и кавалеры. Я уже понимала, что двор нисколько не изменился. Метаморфоза произошла только с платьями, но я не сомневалась, что эта скромность и экономия – не более чем новый каприз моды, как всегда, недолговечный.

Во дворце я незаметно отошла за лестницу, чтобы поправить подвязку, но, едва я отвернулась, чья-то рука решительно обвила мою талию, чья-то ладонь скользнула по груди.

– Ну-ну, нельзя ли чуть помедленнее! – воскликнула я, высвобождаясь и оглядываясь.

Это был герцог де Лозен, надушенный и улыбающийся.

– Вы и тут меня настигли!

– Я увидел вас совершенно случайно среди дам. Вы как-то неожиданно бросились мне в глаза. Может быть, потому, что вы одна одеты как следует. Наши аристократки превратились в горничных…

На мне было нежно-зеленое платье из лионского бархата, декольтированное и украшенное золотистыми кружевами; в белокурых волосах сияла изумрудная диадема. Слова герцога польстили мне. Может быть, потому, что я столько времени провела в крепости, в компании солдат и Эмманюэля, совсем не слыша комплиментов и довольствуясь мокрыми объятиями мужа.

– Мадам, вы в Версале ночуете?

– Да, – неосторожно произнесла я, не понимая, к чему он клонит.