– Где ты хочешь её строить?

– Под скалой.

– Пошли.

– Куда?

– Покажешь.

На месте он то ли хмурится, то ли у него поднята в скепсисе бровь – не понятно.

– Неплохое, – говорит. – Но я знаю лучше.

И мы идём смотреть его вариант. Он определённо больше, и край пещеры здесь подходит для жилья как нельзя лучше – он тоже не острый, но обработать его было бы намного проще. Только есть одно «но»: пещера Вожака находится ровно в двух метрах. Каждый мой вздох будет ему слышен, как и мне его.

– Мне нравится там, – киваю я в сторону своей пещеры.

Собственно, я тоже выбрала углубление в скале не слишком далеко от места, где поселился он – просто нужно подняться чуть выше.

Альфа вздыхает, прежде чем выдать мне своё великодушное:

– Хорошо.

Сказав это, он быстрым шагом направляется в сторону стройки. Мне приходится практически бежать, чтобы не отставать.

– Так ты дашь мне топор?

– Нет.

Я останавливаюсь и смотрю на его удаляющуюся спину.

– Топор нужен на стройке.

Ещё немного и у меня начнёт щипать в носу.

Я возвращаюсь к тому, с чего начала: бью камнем о камень, выдалбливая по кусочку его острый край. И едва начинает получаться, с потолка отваливается больший кусок, и мой свод снова покатый.

– Отойди, – внезапно слышу голос Альфы за своей спиной и стараюсь побыстрее проморгать плёнку в глазах.

В его руках не топор, а куда больший металлический инструмент – как молоток, только раз в двадцать крупнее.

Один удар, и от моего потолка отваливается плита. Ещё один, у он уже практически имеет форму купола.

Час спустя Альфа проводит пальцем по острию внешнего края, словно проверяя, действительно ли тот острый. Он получает удовольствие от результатов своего труда, это видно. Что греха таить, я тоже его получаю. У меня бы так никогда не получилось.

Его пальцы теперь совсем не такие холёные, какими были в начале нашего выживания. Ногти не безупречно чистые, кожа не везде отмывается. Не успевают одни царапины и ссадины зажить, как он наслаивает новые.

Дура Цыпа, думаю я. Если бы она вернула мне мазь, я бы сейчас дала её ему, чтобы намазался. Жалко его руки. И не потому, что они обо всех нас заботятся, а потому что больно смотреть.

Заметив мой взгляд, он говорит:

– Помнишь, у тебя была мазь с антибиотиком?

– Была.

– Помоги Леннону. У него рана на ноге. Ты не видела?

– Нет.

– Она там уже давно. Он натёр мозоль в первый же день. Вроде бы ерунда, но рана так и не заживает.

И я вспоминаю, что Леннон никогда не снимал носки в палатке. Часто их менял, иногда дважды в день. У него смешные носки – с бананами, ананасами, яблоками, яркие, цветные и ни одной одинаковой пары – поэтому я и обратила на них внимание.

– Ты поэтому вернул его?

Альфа вручает мне открытый мешок:

– Держи вот так. С такой ногой он не дошёл бы туда, куда было нужно.

Он собирает те осколки камней, которые больше человеческой ладони, и сбрасывает в мешок. Я думаю: зачем? Не проще отодвинуть их в сторону?

Со вздохом сообщаю:

– Я попробую вскрыть капсулу с антибиотиком и обработать его рану.

– А что с мазью?

– Нет её, – пожимаю плечами.

– Куда она делась? – повышает голос.

Он выпрямляется и смотрит на меня в упор так, словно я уже совершила какое-нибудь преступление.

– Я же сказал тебе беречь лекарства! – почти кричит. – А с остальными что?

– Остальные на месте. Мазь Цыпа забрала… для тебя, и больше я её не видела.

Вождь мгновенно сдувается и возвращается к своему занятию – скидывает камни.

– Держи мешок ровнее.

Чуть позже я помогаю ему собирать мелкие обломки в другой мешок, и он отволакивает их далеко на пляж. Я не спрашиваю, зачем.

Спустя ещё час он приносит длинные доски – тот самый ствол, над которым он корпел, когда я за топором приходила. Уложив их на пол, делает засечки, потом распиливает по отмеченным местам.

Я смотрю на хворост, который собрала для перегородки почти с унынием – то, на что я способна, слишком далеко от того, на что способен он.

– Можно мне попробовать? – прошу его.

Альфа спокойно уступает пилу.

Я пытаюсь возить ею по дереву, как только что делал он, но под моим управлением лезвие даже не сдвигается с места. Со стороны это выглядело простым и легким, а на практике…. От напряжения моё лицо багровеет, я пыхчу, и пила с трудом, но сдвигается с места. Мы с ней пилим, правда, раз в сто медленнее, чем это делал Альфа, и уже через минуту я не чувствую свою руку.

Он не торопит меня, не предлагает помощь и даже не улыбается – невозмутимо наблюдает.

Я бросаю своё позорное пиление, только когда рука наотрез отказывается двигаться. У меня вспотела шея, подмышки и даже грудь под бельём. Вся мокрая, смотрю на него и жду какого-нибудь язвительного комментария.

– Ты девочка, – говорит он. – Девочки нежные. Эта работа для парней.

Его голос никогда ещё не был таким мягким для меня. Хотя нет – был, когда я болела.

Моя хижина готова к вечеру. Альфа помог со всем – и с перегородкой тоже. Он придерживал ветки, чтобы мне было удобнее связывать их между собой лианами, а я думала: всё это я могла бы сделать и сама, неужели же у него нет более важных неотложных дел?

– Спасибо, что построил мой дом, – говорю ему, когда он собирает инструменты.

– Я только помог.

– Нет, ты построил его целиком.

Он поднимается и недолго смотрит на меня вместо «пожалуйста», но этого времени мне хватает, чтобы заметить, как необыкновенно улыбаются его глаза. И я улыбаюсь ему в ответ.

Вместе с сумерками ко мне приходит Цыпа. Раскрывает ладонь, и на ней я вижу мазь. Тюбик сократился в объёме раза в три, но, невзирая на это, моё сердце колотится от счастья.

– Почему не сказала, что не нашла её? Сразу жаловаться! – упрекает меня Цыпа.

Я смотрю на её отросшие волосы, пухлые губы, наивность в глазах и не узнаю ту Цыпу, которой дала имя. Та Цыпа и эта Альфия – совершенно разные люди. В той не было уверенности и мнений, а у этой есть… всё. И в гораздо большем количестве, чем у меня.

– Я не жаловалась, – спокойно говорю. – Он спросил, где мазь, я ответила, что отдала тебе.

Она молча кивает, но уходить не торопится.