Рэйчел, наверное, какой-нибудь экстрасенс в прошлом. Или одарённый психолог. Если раньше я думала о нём практически постоянно, то теперь делаю это без остановки. И я представляю себе гораздо больше, чем невесомые пальцы на моей спине. Он почти всегда целует меня. Ладно, он всегда целует меня. Начинает откуда-нибудь издалека, но заканчивает губами. И мне бывает та-а-ак хорошо в эти моменты.

– Нашли семена?

– Нашли, – отвечаю.

– Много?

– Даже очень. На такой улов и не рассчитывали. Весной всё высадим и заживём. Можно попробовать и теплицы построить – это Рэйчел придумала, не я.

Он доволен – это видно. С улыбкой кивает – одобряет мои планы.

– Почему ты бил тогда Хромого? В самый первый день?

Альфа сдвигает брови и не сразу, но спрашивает:

– Почему ты сейчас об этом вдруг вспомнила?

– Да так… просто. Почему?

Он набирает в грудь воздуха, но не выдыхает. Тянет время, решая, что и как мне отвечать. И это явно даётся ему с трудом. Когда он делает, наконец, свой выдох, легче становится даже мне.

– Его больше нет, и всё связанное с ним уже не важно.

– Важно. До сегодняшнего дня я не совсем хорошо о тебе думала именно по той причине, что в моей голове есть эти картинки – как ты его бьёшь.

– И этих картинок было достаточно, чтобы раз и навсегда составить обо мне мнение?

Он смотрит на меня искоса, но внимательно, я же вижу.

– Нет, конечно. Но этот факт сильно изменил моё отношение к тебе. И всё-таки, почему?

Он не успевает ответить. Его внимательный взгляд переключается с меня на что-то другое.

– О, вот ты где! А я всё ищу-ищу! У всех спрашиваю, где ты! – восклицает Альфия.

Она улыбается ему, как всегда, а я погружаюсь в неловкость. Меня опрокидывает пакостное и уже знакомое чувство, будто сделала что-то нехорошее и меня поймали.

– Закат сегодня как никогда кровавый, – наконец, мягко говорит он ей. – Такого ещё не было.

Я чувствую себя пронзительно лишней и боюсь поднять глаза, очевидно, по тем же причинам, по которым не могла до этого говорить. Но из всего в мире самое актуальное для меня сейчас – это он, и когда, наконец, я всё-таки решаюсь на него взглянуть, он смотрит не на меня, а на неё. И в чертах его лица нет ни капли жёсткости, нет отстранённости, нет тревоги. В общем, нет ничего из того, что обычно вижу там я. Он легко, как-то невесомо улыбается ей, и я снова испытываю то самое чувство, которое мучает меня вот уже столько дней… собравшихся в недели. В эту секунду оно настолько интенсивно, что в моей памяти неожиданно проявляется его имя: ревность. Тягучая, болезненная, преисполненная сожалений ревность.

Она усаживается рядом с ним, так близко, что их бёдра почти соприкасаются. Он не сопротивляется, ведёт себя естественно, как если бы они были близкими людьми. У них одно личное пространство на двоих. Лишним здесь не место.

Я поднимаюсь и громко говорю:

– Спасибо, Альфа.

И этим снова возвращаю себе его внимание.

– Не за что, – отвечает он.

Его глаза смотрят в мои на полсекунды дольше, чем нужно. Они бы, может, задержались ещё, но Цыпа громко выкрикивает:

– Ой, смотри-смотри-смотри! Что это там? Дельфины?

Какие дельфины могут быть заметны с такого расстояния? Прямо перед нами простирается чуть ли не километр плотного, как бетон, песка, и только потом начинается вода. Но, невзирая на всю бредовость этого предположения, он всё-таки отворачивается и смотрит туда, куда указывает её рука.

На синей тёплой куртке Леннона – на квадратике, пришитом сразу под воротником – написано Marco. Мы надевали её по очереди в особенно дождливые дни, но, когда она требовалась нам одновременно, он всегда мне уступал.

– На, – протягивает.

– Это же твоя.

Он качает головой и ничего не говорит. Не хочет даже взглянуть в мою сторону. Я сказала ему, что хочу жить отдельно. Что с ним хорошо, но мне нужен свой дом. У всех уже есть – вон и Альфа построил себе особняк под скалой, и только я обитаю на чужой территории.

Леннон вешает куртку мне на плечи, поняв, очевидно, что сама не возьму.

– А ты как?

Он молча пожимает плечами и смотрит в сторону пляжа. Мне не по себе от его грусти. Мы не были парой и даже не собирались ею быть. Он ни разу ничего не сделал и не сказал такого, что заставило бы меня заподозрить у него подобные ожидания. Мы только ржали перед сном, как кони, над его шуточками по поводу Даны, Умника, Цыпы, Рэйчел.

– Мне будет тебя не хватать, – заявляет, всё так же не глядя в глаза.

Он даже не спросил, нужна ли мне помощь, чтобы построить хижину. Место я уже присмотрела, и в принципе справлюсь сама, но и мужская помощь, конечно, не помешала бы.

– Попроси Альфу срубить его топором, – выдаёт советы, о которых не просили, Рэйчел.

Скрестив на груди руки, она уже минут двадцать наблюдает за тем, как я долблю одним камнем другой. На самом деле, вырыть пещеру под скалой – не такая уж и проблема. Сложнее добиться того, чтобы дождевая вода не стекала со склона внутрь. Для этого нужен острый край, и единственное место, где он естественным образом был таким, уже давно занимает Цыпа.

Я видела, что сделал Альфа для своей пещеры – заострил его искусственным путём, и моя задача теперь – повторить то же.

– Можно мне топор? – прошу его.

Он вбивает колья в трещину вдоль ствола сосны – этим методом ребята расщепляют стволы на доски. Ну, подобие досок.

– Зачем? – спрашивает и выпрямляется.

У него самые чистые вещи из всех, хотя работает он не меньше других. Выходные случаются тоже не часто, так что причина его чистоты не стирка. Или стирка, но не его руками. Но я ни разу не видела, что бы кто-то другой чистил его вещи. Может, просто, не довелось.

Сейчас у него под рукавами видны пятна от пота, на джинсах осела деревянная стружка.

– Дом строить. Хижину, – докладываю.

– Для кого?

– Для себя.

– Ты же с Ленноном… живёшь.

Я киваю. А что мне остаётся? Он прав. Я с Ленноном жила.

– Хочу отдельно.

Слава Богу, его лицо ничего не выражает. Нет на нём того, что я так боялась увидеть.

– Свободных инструментов нет. Все заняты.

– Может, ты сегодня передохнёшь? Ну там, одежду свою постираешь? Или Цыпе курицу принесёшь… а я пока топором воспользуюсь.

Он некоторое время на меня смотрит, потом говорит: