– Как ты? – вдруг спрашивает.

– Нормально, – говорю. – А ты?

– А я… я счастлива.

Её лицо светится, как фонарь. Так широко никто не умеет улыбаться в нашей деревне.

Я иду к Леннону с мазью, прошу вернуть, когда станет лучше и сказать мне, если этого не произойдёт, и ни на секунду не перестаю думать о Цыпином «счастлива». Потом, когда луна уже включена на полную мощность, бегу на берег проверить, как много искренности в её словах. И там, где теперь её дом, на полу нет настила из досок.

Брёвна на самый верх сруба теперь приходится затаскивать по полозьям. Кто-нибудь из парней, чаще Альфа, влезает на край стены и тянет за привязанную к бревну верёвку. Двое снизу подталкивают его руками.

На лепку черепицы по образу и подобию уцелевшего и принесённого нами с Рэйчел фрагмента вначале определили меня. И пока я придавала надлежащую форму глиняным блинам, меня не покидало ощущение потери времени. Идея с теплицей не давала мне покоя. В итоге, разговор с Альфой оказался неожиданно результативным – он разрешил. Даже больше того, пообещал, что оправит кого-нибудь из парней в землянку за остатками уцелевшей плёнки.

Место для теплицы выбрали рядом со срубом – здесь достаточно света и не так далеко до ручья. Моя задача теперь – носить землю для грядок, придавать им форму при помощи колышков, обрезков досок, стволов – в ход идёт всё, главное, чтобы за грядками впоследствии удобнее было ухаживать. В будущем, когда «появится время», Умник пообещал придумать ирригационную систему, то есть соединить ручей и теплицу. Его, конечно, подняли на смех отдельные члены нашего коллектива, но он впоследствии разработал и соорудил накопители дождевой воды – глиняные баки, которые в конце строительства мы разместим под крышей. Этой водой можно будет мыть руки, не выходя из сруба, а значит, и готовить зимой в тепле, а не снаружи. Баки будут размещены рядом друг с другом ступенчато, чтобы вода из одного перетекала в другой.

Что интересно, когда Умник всё это сделал, никто и не подумал просить прощения за насмешки. Те, кто смеялся и строил свои язвительные предположения, сделали вид, будто ничего и не было, и ничего обидного они не говорили. Всё это долго не давало мне покоя, и в итоге я пришла к некоторым выводам:

Труд тех, у кого нет авторитета, не ценят, как бы полезны они ни были.

Ничего сами не делая, люди легко критикуют других.

Доказать человеку, что он не прав невозможно. Когда это сделают факты, человек не помнит, как доказывал обратное.

Человеческая наглость безмерна, и из неё вытекает другое явление – неблагодарность.

Самыми надёжными оказываются те, от кого меньше всего ждёшь. Именно от них придёт помощь.

Мы с Рэйчел не дружим. Не стремимся держаться вместе. Нас не тянет друг к другу, и ещё меньше каждая из нас нуждается в общении. Но некоторым образом мы всё чаще оказываемся в одном месте. Бывает, конечно, нужно поговорить о важном хозяйственном деле, но обычно даже для таких разговоров нет поводов – вот как сегодня, например. Что интересно, ни одну из нас молчание не смущает. Поэтому, встретившись по дороге к ручью случайно, путь свой держим бок о бок, даже локтями иногда соприкасаемся и придерживаем ветки, чтобы не поранить другу друга, но молча.

Лес уже укутался на ночь в темноту, а у бассейнов с водой, не укрытых ветвями от синего вечернего неба ещё светло, поэтому хорошо видно две человеческие фигуры. Они смотрят друг на друга.

– Что ты такой… напряженный.... зажатый? Мне и это нравится. Даже это в тебе секси…

– Я думаю, ты путаешь зажатость с чем-то другим.

– С чем же? У тебя такой пресс… твёрдый… Ты везде такой?

Я останавливаюсь, Рэйчел тоже. Мы не двигаемся, не сговариваясь, и не произнося ни звука.

– Ложись со мной сегодня… – снова произносит женский голос.

И я его узнаю, конечно же. Мягкий и приятный, почти детский голос принадлежит Красивой.

Она, похоже, смущается: то склоняет голову и смотрит себе под ноги, то поднимает её и вглядывается в лицо стоящего рядом. Потом протягивает к воде руку, как будто хочет её потрогать, внезапно передумывает и вместо этого прижимает ладонь к груди парня. Его тоже сложно спутать с кем-либо, и дело даже не в росте и не в капюшоне, который не он один натягивает на голову, когда не работает, а в том, как именно он держит себя: как не подняты и не опущены плечи, не выровнена и не скривлена спина. Даже его голова не склоняется к девушке, и не вертится в поисках путей отступления. Таким уравновешенно независимым, необъяснимым и непонятным может быть только один человек.

– У меня есть презерватив! – обещает ему Красивая.

Он продолжает стоять, как стоял, даже не шевелится.

– Ты же хочешь… это видно…

Что, интересно, ей видно такого, чего не видно, например, мне?

Мы с Рэйчел переглядываемся, снова не сговариваясь. И она одними губами c чувством формулирует: «Сучка!»

А я думаю: ну почему? Он ведь никому ничего не обещал. Пока ещё. Официально ни с кем себя не связал. Живёт отдельно от всех, как я, например, Леннон и Умник. Ну, Цыпа ещё. Или есть что-то, чего я не знаю?

Вечность, целую вечность он заставляет Красивую унижаться, стоя перед ним со своим предложением, как на паперти. Даже руку, вон, протянула, и держит на его груди, вымаливая подаяния. В конце концов, он изрекает:

– Спасибо, конечно, за предложение. Но мне комфортно у себя.

Она кивает. В темноте не видно, наверное, расстроена.

– И ты ошибаешься, – внезапно добавляет он своим фирменным безэмоциональным тоном, – ни в чём таком я не нуждаюсь.

Красивая убирает руку и, снова опустив глаза, признаётся:

– Ты мне очень нравишься…

– Спасибо, – просто отвечает он. – Приятно это знать.

И уходит.

Она плачет, очень больно. Ей приходится приложить усилия, чтобы успокоить себя. От того, как её всхлипы прорываются сквозь волю, мокро в носу и глазах становится даже у меня.

Когда Красивая, наконец, тоже убегает, мы с Рэйчел ещё долго не шевелимся, словно от увиденного сами лишились сил. Наконец, моя компаньонка хоть и негромким, но всё-таки голосом, а не шёпотом, говорит:

– Интересно вот, каково это…

– Что именно? – уточняю я.

– Каково это, быть единственной.

Мне требуется время, чтобы попытаться проследить ход её мыслей и прийти к тому же вопросу в своей голове. Но, очевидно, наши мысленные пути совершенно не совпадают.

– Понятия не имею, – говорю в итоге я.

На следующий день мы с Рэйчел тащим глиняный горшок в лагуну, чтобы там развести костёр и по очереди вымыть горячей водой голову. И не только её, разумеется. Когда сделали это впервые, Рэйчел сказала: «Это круче, чем секс», и мы единогласно решили мыться так регулярно.