– А что еще рассказывала вам Алена Огородникова об отношениях с Рогутским? – вернулась к главной теме Саша.

– Было совершенно очевидно, что она влюблена в него, и ее до глубины души ранило его предательство. Она до последнего была уверена, что он расскажет на суде всю правду или придумает, как ее вытащить. Только его выступление на суде как свидетеля помогло ей расстаться с иллюзиями. Да и то неизвестно насколько. В глубине души она, по-моему, продолжала его оправдывать, – с сожалением пожал плечами Вадим Антонович. – Ее свидетельские показания были вялыми, неубедительными, хотя, по правде говоря, вряд ли ее умение держать себя могло как-то повлиять на исход дела.

– Значит, она не пыталась потянуть его за собой? – сообразила спросить сыщица.

– Нет.

– Но вы уверены, что главным организатором торговли был Рогутский?

– Да, таково мое мнение, – в своем стиле ответил Лепшин.

Саша еще немного подумала и спросила:

– А Алена никогда не грозила Рогутскому, в смысле, вот выйду из тюрьмы и расквитаюсь с тобой? – проговорила она, сама уже предвидя ответ.

– Нет. Она вообще была очень подавлена, часто плакала, и хотя временами, как я уже сказал, у нее бывали припадки агрессивной нервозности, всерьез угрожать? Нет, такого не было, – покачал головой Лепшин.

– Спасибо, – поднимаясь, произнесла сыщица. – Я могу вам позвонить, если у меня еще появятся вопросы?

– Ну разумеется.

– Тимофей Константинович, это Яна Сорокина.

Яна в одном костюме стояла под козырьком бизнес-центра и зябко ежилась на холодном ноябрьском ветру, но разговаривать внутри здания она просто боялась.

– Да, Яна. Добрый день, – отрывисто проговорил Максимов, явно давая понять, что очень занят. И в другое время Яна, скорее всего, немедленно закончила бы разговор, предоставив ему самому перезванивать. Женская гордость была для нее не пустым словом. Правда, отчего-то особенно громко она подавала голос, именно когда дело касалось Максимова. Хотя Яне не было до него ровно никакого дела. Парадокс?

Но в этот раз гордость даже пискнуть не успела, настолько девушка была встревожена.

– Что-нибудь случилось? – спросил Максимов все тем же полупридушенным, торопливым голосом.

Тимофей сидел, глубоко закопавшись в рабочие бумаги, и изучал контракт, который ему скинул шеф из Таиланда в безобразном переводе на русский. Он уже битый час пытался понять, о чем там вообще идет речь, давно наплевав на юридические нюансы. Нюансов в тексте не было, только бессмысленная околесица из русских слов.

Надо вообще бросить этот сизифов труд, позвонить Курышеву и сказать, чтобы сбросил тайский вариант договора, а в Петербурге найти толкового переводчика. Рождение этой мысли удивительным образом совпало со звонком Сорокиной. И Тимофей, придерживая плечом трубку, быстренько записывал прямо на документах светлую идею, неожиданно озарившую его измученный мозг.

– Да. Сейчас я беседовала с сотрудницей следственного комитета. Кажется, со смертью Рогутского не все гладко. Я не могу сейчас разговаривать, приезжайте ко мне вечером.

Ничего себе! – встрепенулся Тимофей, отвлекаясь, наконец, от безумного договора. Это даже не вопрос и не приглашение, а буквально приказ. Госпожа Сорокина все больше осваивается в роли богатенькой наследницы? Но в чем бы ни осваивалась Сорокина, поехать он просто обязан. Потому что она действительно наследница, и шеф приказал.

– Я буду у вас в восемь, – в тон ей ответил Тимофей, не посчитав нужным согласовать время.

Но Сорокину это, кажется, нисколько не задело. Наоборот, в голосе ее прозвучало явное облегчение.

– Отлично, – одобрила Яна и отключилась.

Гм. Что она там говорила? – наморщил лоб Тимофей и устало потер глаза. Ах да. Она беседовала с сотрудницей следственного комитета, и та сказала ей, что смерть Рогутского была не случайной. Нет, что с ней не все гладко. А кто такой Рогутский?

Тимофей еще раз потер лоб, отгоняя видения тайского договора и пытаясь переключиться на проблемы Сорокиной. Ах да. Ее начальник, недавно погибший в автокатастрофе. Гм. Если его смертью интересуется следственный комитет, то с ней и вправду должно быть не все гладко. Вот только почему они обратились к Сорокиной? Какое отношение она имеет к случившемуся? Или, может, им известны какие-то факты, связанные с покушениями на саму Сорокину? Тимофей взглянул на часы и пожалел, что назначил встречу так поздно. Сейчас только четыре. Может, перезвонить и договориться на более раннее время?

Но звонить Сорокиной ему категорически не хотелось. Ладно. В восемь так в восемь, решил он, в конце концов, у него есть чем развлечься, и он из бессмысленного мазохистского упрямства вернулся к вычитыванию договора.

Яна сидела у себя в квартире, заперевшись на все засовы, и ждала Максимова. Переодеваться она не стала, ужинать тоже. И хотя с работы она вернулась в семь, усталая и голодная, но сосредоточиться на готовке у нее не получалось. Она просто то и дело заходила в кухню, открывала холодильник, смотрела в него несколько минут, потом закрывала и, отщипнув кусочек хлеба, завалявшегося в плетенке на столе, возвращалась обратно в комнату.

Время тянулось страшно медленно. Ну почему он так долго не едет, начала, наконец, раздражаться Яна. Сказывались усталость и нервное напряжение сегодняшнего дня.

После разговора с сотрудницей полиции Яна только и делала, что просчитывала различные варианты причин смерти Рогутского. Теперь у нее не было сомнений, что она каким-то образом пострадала из-за него. На нее напали, Рогутский погиб, его бывшую жену, сотрудницу бизнес-центра, убили. Часто вы видели такие совпадения?

Яна прилегла на диван и почувствовала острое желание снять костюм. Юбка помнется, да и в пиджаке дома ходить просто глупо. Только надо выбрать что-нибудь посвободнее, чтобы не подчеркивало складок на животе и бедра не обтягивало, проснулось в ней женское тщеславие. Она подошла к шкафу и распахнула дверцы.

Костюм, еще один, джинсы, сарафан. Ну, уж он точно превратит ее в ветчину с перетяжками. Платье? Трикотажное платье, пожалуй, было именно тем, что нужно. Свободного кроя, мягкое, немнущееся. Яна стянула его с вешалки и стала переодеваться.

Но едва она сняла костюм, раздался звонок в дверь. Девушка взглянула на часы. Ровно восемь. Что же делать? Яна завертелась волчком, хватаясь то за юбку, то за блузку, наконец она кое-как напялила на себя платье, костюм смотала в ком и затолкала в шкаф. И поспешила в прихожую, поправляя на ходу прическу.

– Добрый вечер, – вежливо поздоровался Максимов, входя в квартиру.

– Здравствуйте. Раздевайтесь. Проходите, – исполняла роль хозяйки Яна. Предлагая гостю вешалку, она отчего-то остро ощущала, что он мужчина, а она женщина.

Обычно Яна ровно и по-товарищески относилась к представителям противоположного пола, не делая акцента на противоположности. Но Максимов по какой-то причине вызывал у нее сильнейший внутренний дискомфорт, пробуждал забытые комплексы и дурацкие рефлекторные реакции. Причем действовал так на нее с их первой, а точнее, второй встречи, когда она сидела в джинсах на диване и вместо того, чтобы думать о деле, думала о складках на животе. Точно, кивнула сама себе Яна. С тех пор так и повелось. И ведь хоть бы он ей нравился, тогда было бы понятно. А так? Урка несчастный!