Третья жена строптиво подбоченилась:

– И все же слушай меня еще, старикашка! С самой первой брачной ночи ты был глух к моим просьбам! За все те удовольствия, что я доставила твоему бренному телу, я давно заслужила королевство! А ты жалеешь для меня какой-то жалкой побрякушки!.. – Гордое рычание вдруг превратилось в жалобное мурлыканье: – Ну пожалуйста! Ну что тебе стоит?

Чтобы перейти от грозных обвинений к нежным просьбам, ей хватило всего нескольких фраз.

Хадджадж залюбовался ее обещающим неисчислимые наслаждения телом: пышные бедра, тонкая талия, сдобные груди. Он взял ее в жены только ради плотских утех и получил гораздо больше, чем ожидал. Но в довесок он приобрел еще и ее дурной характер, и это неизменно портило всю радость обладания ею. Прекрасно зная, как ему с ней хорошо, эта женщина возомнила, что муж теперь навсегда зависит от ее тела и потому обязан исполнять все ее желания – какими бы дикими они ни были. Она и не подозревала, что те, кто хорошо знал министра иностранных дел Зувейзы, при одной мысли о подобном только расхохотались бы.

Хадджадж тяжело вздохнул и повинно склонил голову:

– Да, я старикашка. Но что бы ты там себе ни вообразила, я еще не впал в маразм. Будь я старым идиотом, я все равно купил бы тебе ожерелье, даже если бы прежде отговаривал тебя от этой покупки. Но вместо этого я отошлю тебя домой, к главе твоего клана. И с большим удовольствием посмотрю, как ты будешь перед ним вертеться, чтобы выпросить прощение.

Лалла так и застыла с открытым ртом. Только сейчас до нее дошло, что в своих требованиях она зашла слишком далеко.

– О, смилуйся надо мной, мой повелитель и мой муж! – возопила она и грациозно осела на колени, искусно вплетая в кисею жалостливой мольбы нить соблазна. – Смилуйся надо мной, я припадаю к твоим стопам!

– Я уже осыпал милостями тебя с головы до ног, и это мне очень дорого стоило! – усмехнулся Хадджадж. – Я даже готов нести все расходы по разводу и буду обеспечивать тебя до тех пор, пока ты снова не выйдешь замуж. Если только тебе это удастся. Если тебе этого мало, постарайся выторговать у вождя вашего клана больше. До тех пор, пока закон не позволяет ему прикасаться к тебе, у тебя будет отличный стимул выжать из него все, что сумеешь. Но со мной этот номер больше не пройдет.

– Старый засушенный скорпиошка! – завизжала Лалла. – Да будь ты проклят! Разрази гром силы горние за то, что они вручили меня тебе! Я… я…

Она легко вскочила на ноги, выхватила из стенной ниши тяжелую вазу и метнула ее в мужа. Но ярость затуманила ей глаза, и потому Хадджаджу даже не пришлось увертываться – ваза шмякнулась о стенку и разбилась на кусочки в метре от него. На звон стекла тут же сбежались слуги.

– Уведите ее, – приказал Хадджадж. – И соберите ее вещи. Она возвращается к вождю своего клана.

– Будет исполнено, повелитель.

Слуги кусали губы, чтобы не засмеяться, – похоже, они уже давно ожидали подобного приказа. Лалла не могла этого не заметить и тут же пнула ногой ближайшего, а всех остальных обозвала бездельниками и негодяями. Но как она ни сопротивлялась, ее все же вывели, причем обращались с ней при этом не самым ласковым образом.

Как всегда бесшумно, в покои скользнул Тевфик и, поклонившись сообразно своему возрасту и положению, доложил:

– Мальчик мой, альгарвейский маркиз Балястро просит аудиенции.

– Так за чем дело стало, Тевфик? Зови его сюда. – С хрустом потянувшись, Хадджадж спихнул на пол одну из подушек. – Ты, небось, уже и юбку, и муддир для меня приготовил. Надеюсь, что подобрал что полегче.

Старый дворецкий зашелся в приступе кашля и, лишь отдышавшись, сообщил:

– Сегодня в покровах нет никакой необходимости, господин, ибо маркиз изволил явиться к нам одетым по-зувейзински. А точнее – альгарвейская широкополая шляпа, сандалии, а между ними – маркиз во всем своем естестве.

– И он в таком виде ждет меня на улице? Силы горние! Он же обгорит до костей – его бледная кожа не привыкла к нашему солнцу! – И Хадджадж бросился к гостю навстречу. И хотя силы его были уже не те, что прежде, Тевфика он обогнал с легкостью.

– Позвольте дать вам совет, господин, – пропыхтел старик за его спиной.

– И какой? – бросил через плечо Хадджадж. Он с детства привык принимать советы своего наставника как руководство к действию.

– Пока эта блудница Лалла не вернулась в дом своего клана, следует не спускать с нее глаз, ибо иначе наш дом лишится многих ценных вещей.

До сих пор Тевфик именовал Лаллу не иначе как «младшей женой господина», и в голосе его при этом звучало приличествующее ее положению уважение. Хадджадж мысленно усмехнулся: интересно, старик таким образом высказал свое истинное отношение к бывшей фаворитке или же подладился под настроение хозяина? А может, и то и другое совпало? В любом случае совет был неплох.

– Позаботься об этом, – кивнул он.

– Слушаюсь и повинуюсь. Полагаю, господин соизволит принимать своего гостя в библиотеке? – И, не дожидаясь ответа, старый слуга добавил: – Я уже повелел приготовить там чай, фрукты и вино.

– Спасибо, – также через плечо бросил Хадджадж, но уже у самого выхода замедлил шаг и распорядился: – Для министра поставьте альгарвейские вина.

– Вне всякого сомнения. – В голосе старика послышалась легкая обида: неужели господин считает, что о таких вещах ему стоит напоминать?

Хадджадж толкнул тяжелую деревянную дверь и вышел наружу. Как и все дома-крепости кланов, его дом вполне мог бы при необходимости выдержать длительную осаду. Но сегодня вместо атакующих полчищ у крыльца парился на солнце маркиз Балястро – совершенно голый, бледный и усыпанный с ног до головы бисеринками пота. Увидев хозяина дома, он изысканным жестом снял шляпу и грациозно поклонился:

– Счастлив видеть вас, ваше превосходительство!

– Взаимно, взаимно. И тем более я счастлив видеть, что вы прибыли к нам в закрытой повозке. Заходите скорее, пока мои повара не решили, что вы уже изжарились, и не поторопились подать вас в библиотеку на блюде, – улыбнулся Хадджадж.

– Во время нашей прошлой встречи вы изволили принять меня, соблюдая обычаи нашей страны, – маркиз со вздохом облегчения вступил в тенистый прохладный зал – толстые стены из кирпича-сырца прекрасно предохраняли от жары, – и я подумал, что, навещая вас дома я, по меньшей мере, обязан сделать ответный жест.

– Да, я наслышан о ваших подвигах на этом поприще, вы не первый раз появляетесь в таком виде. Кстати, вы единственный из дипломатов, кто позволяет себе подобное. И должен признать, вы делаете это с истинно альгарвейским щегольством. Но если уж совсем начистоту – для подобного костюма ваша кожа не имеет нужного цвета, и если вы слишком долго пробудете на солнце, она приобретет воистину недопустимые оттенки.

Говоря это, Хадджадж несколько покривил душой: он не мог относиться к наготе маркиза так же естественно, как к наготе своих соплеменников. И дело было не только и не столько в цвете кожи (о чем он заботливо предупредил Балястро), сколько в том, что его смущало выставленное на обозрение типичное для альгарвейца самоуродство. И как зувейзин ни пытался привыкнуть к виду обрезанных, они волей-неволей притягивали его взгляд и создавали неприятное ощущение, будто общаешься с калекой. И чтобы скрыть свои истинные мысли, Хадджадж быстро добавил: