– Ждать, пока заживают раны. Через это она уже прошла, – негромко напомнила Тина.

– Мне кажется, вы … Простите, вы, кажется, жалеете ее. Привязаны к ней.

– У меня дочка – ее сверстница, – ответила Тина.

– Интересно, – сказала доктор Грин. – Вы говорите совсем как она.

– В каком смысле?

– Я видела суд над Селестиной. Она сказала, что помогла старику, потому что он похож на ее деда.

– Это вроде бы называется «эмпатия», – мягко напомнила Тина. – Боюсь, наше общество ее утратило.

– Не все утратили, – ответила доктор Грин.

Запищал линолеум под ее ногами, и в палате остались только я и Тина.

– У тебя максимум час, чтобы убраться отсюда, – торопливо заговорила мне в ухо Тина. – Еще немного, и доктор Грин начнет задавать Кревану вопросы и наживет неприятности. Сейчас я пойду выпить кофе, а ключи от машины оставлю рядом с сумкой на стуле у двери. Машина на парковке, сразу у входа. Остальных я постараюсь отвлечь. Больше я ничем не могу помочь, Селестина. – Она чуть ли не извинялась. И быстро вышла, опасаясь, что я попрошу большего. И я бы действительно попросила.

Не теряя времени я села, отталкиваясь локтями от постели. Ухватилась за шторку, чтобы сползти с кровати, но мой вес оказался слишком велик для хлипкой шторки, оторвалась даже струна с кольцами, и я рухнула на пол со стоном, отшибла бок, а уж насколько пострадали ноги, понятия не имею, я не почувствовала даже, как они ударились о пол. Стараясь не думать о боли, я перекатилась на живот и поползла, опираясь на локти, волоча ноги за собой. Тело было тяжелым, неподвижным, как труп, не откликалось на команды и не слушалось их. От такого усилия обильно проступил пот, кожа скользила по гладкому полу. Там, где пол соприкасался с ногами, я ничего не чувствовала. Словно меня разрубили пополам: никаких ощущений ниже пояса. И к тому же я не знала, где я, на мне только и было что нижнее белье, а сверху красная ночная рубашка, я могла доползти разве что до двери палаты, и то с огромным трудом, выбраться из здания – об этом нечего и думать. Но зато я знала, что это не замок Хайленд.

Я добралась до стула, где лежала кожаная сумка Тины, потянулась за ключами.

Мне виделось, как врывается Креван, застает меня распростертой на полу, корчащейся у его ног. Беспомощной, в полной его власти, именно как он хотел. Эта мысль придала мне сил, я поползла быстрее.

Дверь оставалась приоткрытой достаточно, чтобы я могла ухватиться за нижний край и увеличить проем – до ручки я бы не дотянулась. Тина помогла мне больше, чем я смела надеяться. Я выглянула в коридор. Там было пусто. Из комнаты персонала доносились голоса.

– Джейсон, иди сюда! Судья Креван велел мне изучить с вами инструкции, – сказала Тина, и я увидела, как страж, следивший в конце коридора за камерами, встал со своего места.

– Ее уже сколько дней назад прислали, – заговорил он, подтягивая штаны на толстом брюхе и подходя к небольшой группе коллег.

– Видимо, его не устроило, как мы ее соблюдаем, – возразила Тина, и стражи ответили ей недовольным бурчанием. – Давайте просто сделаем, как велено. И для начала сварим кофе, а?

– Хорошая мысль, – согласился Джейсон.

– Первая страница, – начала Тина.

Я собиралась выползти в коридор и сразу направо, к лестнице на выход, но тут в помещении напротив телевизору прибавили громкости: дебаты в прямом эфире между лидерами всех партий. Волнующие всех дебаты.

– Партия Жизни выбрала девизом слова «Логика и сострадание», ибо, как известно, «Хорошая голова и доброе сердце – грозное сочетание»[3], – заговорила с небольшого подиума Эниа Слипвелл.

– Слова «Логика и сострадание» принадлежат Заклейменной, то есть Эниа Слипвелл и ее партия отождествляют себя с Заклейменной группой населения, – прокомментировал премьер-министр Перси.

Одно очко у Эниа.

Я поползла по коридору к той комнате, в распахнутую дверь видны были кресла. Там сидели пациенты, все в красных ночных рубашках, – значит, такие же Заклейменные, Они мне помогут.

– Простите, – зашептала я, вползая в комнату. – Мне нужна помощь.

Все сидели спиной ко мне, даже не шелохнулись. Наверное, следовало поскорее удрать, но, если Кэррик прав, если главное – убедить хотя бы один разум, то надо попробовать, а потом мы поможем друг другу бежать. Мне ведь все равно не удалось бы вести машину с парализованными ногами – нет, я бы обязательно попробовала, но будь у меня помощник, это прибавило бы и скорости, и безопасности. Я окликнула этих людей еще раз, погромче, но они то ли не слышали, то ли не хотели помочь. Я подтащилась к ближайшему креслу, от таких усилий пот потек и по лицу, и по спине.

– Простите, мне нужна ваша … – Слова замерли на устах. Волосы поднялись дыбом.

Это был мистер Берри.

43

– Мистер Берри! – Я слегка потрясала его руку, пытаясь привлечь внимание, но он уставился мертвыми глазами в телевизор, и вряд ли потому, что так уж интересовался оживленными дебатами: вид у него был как у человека, одурманенного наркотиками. Совсем старый, лицо казалось моложе остального тела, но тоже ненамного без обычных румян и скрывающего дефекты крема. Шея словно бы с трудом выдерживала тяжесть головы.

Я посмотрела на соседнее кресло – Пиа Ванг. Красавица Пиа Ванг, она пыталась мне помочь, а теперь сидит тут и смотрит таким же невидящим взглядом, волосы связаны в хвост, засаленные, словно неделями не мыты. Мне страшно было осматривать другие кресла, но надо. Я подтащилась к соседнему ряду и увидела стражей: Барка, того, кто меня клеймил, Фунара, Джун и охранника Тони – свидетелей.

В первом ряду – мои одноклассники, Наташа, Логан, Гэвин и Колин. В красных ночных рубашках, совершенно беспомощные, не такими я видела их в последний раз на воле, когда они связали меня и раздели, чтобы полюбоваться Клеймами. И запах мяты, пугающий, напомнивший о том запахе, который исходил от Кревана.

Стыдно признаться – я смотрела на них с некоторым удовлетворением. Пару недель назад они издевались надо мной, фотографировали Клейма. И вот их зло их же и настигло. Разве что Колин немного жалко, мы выросли вместе. Их дом был напротив моего дома, мы дружили семьями, играли вместе до того рокового дня, когда ее мать, Ангелину Тиндер, забрали и приговорили к Клейму. Это случилось в День Земли, с того дня наша жизнь уже не была прежней. Несчастье Колин не может оправдать то, как она поступила со мной, но ею хотя бы двигала обида и растерянность, а не чистая злоба, как теми тремя. Какое счастье – я не увидела здесь дедушку, других членов семьи, Рафаэля Ангело.

Никто из людей в этой комнате помочь мне не в силах – они даже не замечали меня. А я пробыла там слишком долго. В коридоре послышались голоса стражей: они отказывались и дальше слушать инструкции.