Мещеряков кивнул с озадаченным видом. Бурлак, как и в случае с Курочкиным, угадал под его черепом недюжинную работу ума.

Спал, с удовлетворением подумал он. С постели подняли. Ишь, мозга-то со сна ворочается с трудом…

– Когда это возможно организовать как можно быстрее? – спросил он, прищурившись на майора.

– В среду, – ответил тот с лёгкой заминкой.

– Ну, и организуй. Продумай сам все детали. Пускай я с ним в “Юнисентро”, например, как бы столкнусь у фонтана и сам ему назначу место.

– В “Юнисентро” нельзя – опасно, – быстро сказал Мещеряков, и глаза его сверкнули подозрительностью. – Засветят.

Болтаю лишнего, с раздражением подумал Бурлак. ещё бы сказал ему про El Hermano Vespertino. Устал я. Спать, спать.

– Ну, тогда сам придумай, где и как. Завтра доложишь свои соображения. На тебе, вроде, срочного ничего не висит? Транзит ты сбросил.

– Так точно, Владимир Николаевич. Ничего срочного не висит. Во сколько доложить?

– Ну… в три давай. Успеешь?

– Если вы меня будете в приемной мариновать, я ничего не успею.

Обида.

– Ладно, ладно. Были срочные дела. Связанные как раз с…

Ну, язык развязался, зараза, подумал Бурлак. Всё коньяк дядьковский, будь он неладен. Уж не насыпал ли мне туда Авксеньтьич какой-нибудь херотени?..

– В общем… ступай, Палыч. Свободен.

Сучонок исчез.

Бурлак в последний раз напряг мозги на сон грядущий. Самое скверное, что он не мог быть абсолютно уверенным в ограниченности знаний своего заместителя. Как знать – не капало ли сучонку в ухо что-то по его собственным каналам, Бурлаку неподконтрольным. В прежние времена нелепо было и помыслить о таком, а теперь… теперь всё возможно под луной. По идее, всё, что должно было быть Мещерякову известным – это что есть такой агент глубокого залегания 4F-056-012, и что сверхзадача этого агента – в нужный момент соблазнить какую-то маньянскую бабу. Сучонок не должен знать о том, что эта баба – Габриэла Ореза, совершеннолетняя дочь маньянского советника по национальной безопасности. Совершенно не было для сучонка ничего интересного в том, что этот советник внезапно, в самом расцвете своей карьеры, вдруг взял и ушёл в отставку, в связи с чем операции был дан отбой. И уж никак не могло сучонка трогать то, что агента 4F-056-012 зовут Иван Досуарес, и что Иван не только должен был эту Габриэлу соблазнить, но, по замыслу верхнего начальства, ещё на ней и жениться.

Лишь бы он не связал всё это с сегодняшними событиями. С убийством дядька, с портретом по всеманьянскому телевидению… Ведь эта тайна – о-го-го! дорогого стоит, и носитель этой тайны – человек один-единственный на свете, полковник Бурлак Владимир Николаевич, маньянский резидент, больше ни одна душа в эту тайну не посвящена, кроме, ясен перец, самой девицы, возможно, её папашки-лопуха, ну и пары-тройки приближенных Октября, подстреленного нынче ночью в диких маньянских горах.

Тут Бурлак на секунду отключился, всхрапнул и тут же от собственного всхрапа проснулся.

О чем бишь?.. Не связал бы сучонок концы веревочки…

А связал бы (если б интуиции достало), да советника по национальной безопасности, внезапно разбогатевшего и ушедшего в отставку, сюда бы приплёл, да нюхнул бы насчёт наличия дочки у последнего…

И настал бы здец3.14 полковнику Бурлаку!

Эх, риск велик, а отступать-то некуда: впереди Рассея, сто лет её не видеть.

А Интуиции, на самом-то деле, и нету в природе никакой. Как бога или чертей или летающих тарелок. А есть – индукция, то есть, наиболее вероятный результат, полученный на основе неполной информации. Предвосхищение будущего в результате интеграции прошлого опыта, не всегда осознанного.

С этой мыслью военный атташе откинулся в кресле и захрапел на всю ивановскую. Смокинг на нем расстегнулся, бабочка съехала набок.

В пакгауз в одних носках прокрался пятый шифровальщик и прикрыл полковника пледом.

Свет в пакгаузе Григорий гасить не стал, чтобы не тревожить отца родного, а в приемной – погасил, оставив гореть только настольную лампу на столе, сам же улёгся на кожаном диване, сунул локоть под голову и через минуту забылся молодым здоровым сном.

А вот Мещеряков Валерий Павлович не спит. Заперевшись в своей квартире, он, во-первых, допил бутылку джина, от которой его оторвал внезапный вызов на ковёр к начальству, а во-вторых, вынул из какой-то трещины в стене заныканного там барабашку и теперь проверяет его на возбудимость. Ему и так-то всегда мечталось этого Бурлака обуздать, а теперь, после того, как тот вытащил его из постели посреди ночи, наплевав на то, что у него довольно трудный день сегодня выдался и не грех было бы и дать ему отдохнуть, наконец, так вот, теперь это желание стало невыносимым. Барабашка принадлежал ему лично, то есть никому не было известно про оный. Валерий Палыч заныкал его после одной операции в Никарагуа ещё два года назад. Там искали, но не нашли, вследствие чего списали, наплевали и растёрли. Уверен был, что пригодится. В крайнем случае, можно и продать каким-нибудь новым русским – конкурентов подслушивать. На пару квадратных метров московской жилплощади хватит. Но настал момент поважнее.

И никакие сомнения типа «офицерской чести» его отнюдь не мучили, поскольку просил его кое-что в отношении Бурлака разведать по-родственному дядька по отцу, дядя Петя, генерал-лейтенант из второго Главного управления Генштаба. Интересовало дядю Петю, не начал ли резидент ГРУ в стране Маньяне употреблять в речи своей термины, отдающие военно-морским генезисом. Мещеряков, конечно, тут же сообщил старшему родственнику, что Бурлак свой подвал называет трюмом, а дверь – кингстоном, однако понимал, что искать надо что-то более серьёзное. Во всех резидентурах подвалы назывались трюмами, а мареманов среди служащих бывало до трети штатной численности. Предшественником Бурлака на посту командира маньянской резидентуры был контр-адмирал. И ничего.

Теперь нужно было сесть и тщательнейшим образом всё продумать, чтобы не было осечки.

И будет Бурлак у него на крючке, как жирный хитрый ленивый карась из мамкиного пруда в Великомихайловке, что на благодатной земле Белгородчине.

Пульс сделался сто пятьдесят. Двести. Шаррршавые ладони вспотели, пальцы сжались в кулаки. Белый столб автобусной остановки в двух кварталах от офиса Гассеты был измазан чем-то красным, будто его поцеловали свежевыкрашенными губами.

Иван круто развернулся и пошагал аккурат в обратную сторону. Дойдя до первого перекрестка, он судорожно повернул налево, затем – направо, и, выйдя на проспект Сеговия, остановил такси.

Дьявол, горячо подумал он, откинувшись на драное сиденье. О, дьябло! Чо ж я делаю-то? Да, застоялся я в стойле, как жеребец стреноженный, блин. Не нужно же было так сразу бежать назад. Чему меня только в экстернатуре учили. Нужно было пройти ещё метров пятьдесят с сонным выражением на мордешнике, потом, скажем, сменить его на озабоченное, медленно-медленно повернуться, поскрести в правой трети затылка одним полусогнутым пальцем, смущенно хекнуть как бы про себя и с озадаченным видом, будто забыв дома нечто важное, удалиться в обратную сторону. Главное – внимания к себе привлекать как можно меньше. И чего, блин, суетиться. Может, это ещё не задание. Может, оне просто меня проверяют. Сидят где-нибудь в неприметной тачке за агавой и выглядывают, как я себя поведу, словив сигнал. А может, до начальству вызывают. Руку хотят пожать. Может, капитана кинули. Хотя это вряд ли. За что мне капитана? За блондинок?