В руке он, к удивлению братвы, держал не топор или обрез, которые бы удачно дополнили его образ, а маленький дешевый блокнот, который можно купить в любом канцелярском магазине.

– У ментов научился, – перехватив недоуменные взгляды, усмехнулся он. – Записываю, кто что говорит. Так точнее выходит…

Следов побоев и пыток на Оскаленном заметно не было, хотя лицо его раскраснелось от возбуждения. Бешеный и Губатый приветствовали возвращение кореша радостными криками и объятиями. Только Ворон остался сидеть, развалясь на диване в прежней вольготной позе. Так и положено сидеть хозяину.

– Так ты и есть Ворон? – прищурившись, негромко спросил Гангрена.

Ворон, не сдвигаясь с места, молча кивнул.

– Знаешь, кто я?

– Знаю.

– Базар есть. Пойдем, покатаемся!

– Я не телка, чтобы меня катать. Хочешь базарить – базарь здесь!

– Тогда пусть все нарисуют ноги!

Ворон кивнул, и братва вышла во двор, где ожидали Колхозник и Мясник. Между ними тут же завязался оживленный разговор.

Гангрена взял стул и сел напротив Ворона. Помолчал, внимательно ощупывая его взглядом.

– Что-то ты на батю не очень похож, – наконец сказал он. – Молот у нас в авторитете, и вопросов к нему никогда не было. Потому что он никогда косяков не упарывал…

– А я упорол, что ли? – хмуро спросил Ворон.

– Пока не знаю, – многозначительно покрутил головой Гангрена. – Начал ты круто: с пеленок зону топтал… но то не твоя заслуга – мамашкина. Она весь срок в ДээРе[7] прокантовалась, а это, считай, санаторий! Многие бабы нарочно залетают от кого попало, чтобы туда соскочить…

– Ну, ты базар-то фильтруй! – резко бросил Ворон и сел ровно, наклонившись вперед и уперев кинжальный взгляд в мутные глазки собеседника. – Метешь метлой, как фраер локшовый!

– Да ты что, Воронок, огорчился! – Гангрена даже за сердце схватился, встал и пересел на диван, обнял, погладил по спине, будто успокаивая. – Я и в мыслях плохого не имел про Марусю! Просто бывает так: шалашовки всякие дают кому ни попадя – или нашему брату, арестанту, или конвойному, или вольнонаемному, да мало ли кому… Все, чтобы свое положение облегчить, а ребенка потом бросают, он им и сто лет не нужен… Так что не огорчайся, братское сердце, мы к тебе со всем уважением, это от бати к тебе перешло, он у нас в авторитете… Да и ты по малолетке круто отметился: пришил какого-то крысеныша, и в воспиталке[8] себя поставил, как положено… Ну, да потом какое-то мутилово пошло, не о нем сейчас речь…

– Чего ты меня обнимаешь, как бабу? – Ворон попытался отодвинуться, но Гангрена не отпускал – рука орангутанга крепко обнимала его за плечи и не давала двинуться с места. – Руку убери, не понял?!

Двумя руками, с усилием, он освободился от непонятно какого объятия – дружеского или смертельного.

Гангрена причмокнул и немного помолчал, внимательным взглядом изучая Ворона.

– А речь сейчас о тебе, – продолжил он после многозначительной паузы. – Кто ты по жизни? Чем живешь? Чем дышишь?

– Такие вопросы в ментовке задают! – Ворон отодвинулся на полметра и уперся в диванную спинку.

– В ментовке тоже иногда дело спрашивают! Только им мы отзываться не обязаны, а среди своих ни у кого тайн нет…

– Точно нет?

– Правильным пацанам скрывать нечего, а кривых, да путаных я распознаю и выправляю, – назидательно сказал Гангрена. – Говорят, хорошо выходит!

– Выходит хорошо, а заходит хреново, как в том анекдоте! – презрительно бросил Ворон.

– Ты что? – нахмурился Гангрена. – Обоснуй!

– Баба лавэ занесла в СИЗО, ей муженька вывели в оперский кабинет, будто на допрос, покувыркались, она накормила его досыта, вернулся в хату, а там ты его в оборот взял: обнюхал, под ногтями поковырялся, только в жопу не залез… И объявил, что он наседка, вот его мусора и подкармливают! И честного фраера с твоей подачи задавили шнурком… Это правильно, по-твоему?

– Откуда узнал?! – Гангрена ощерился, мгновенно превратившись из доброго дядюшки в хищного зверя из камерных джунглей, которому не досталась положенная пайка мяса.

– Значит, попал в точку! – усмехнулся Ворон. – Ничего я не узнавал! Просто представил, что так могло быть! И угадал! А сколько у тебя таких косяков было – кто знает? Ты и сам не знаешь!

– Какой-то ты борзый, – огорченно сказал Гангрена. – Я к тебе с уважением, по-хорошему, а ты мои портянки нюхаешь… Сидишь на разборе, а у самого волына за ремешком сзади… Думаешь, ворона сильней кота?

– Бывает! – кивнул Ворон. – Я сам видел, как вороны заклевали двух кошек. Одну – на глушняк!

Гангрена засмеялся неприятным, булькающим смехом.

– Никогда не слышал, чтобы вороны ели кошек!

– Никто не говорит, что их съели. Просто завалили!

– И ты это к чему?!

– К тому, что хвостом не бей особо!

– Я не бью, хотя и волыну не ношу. – Гангрена криво и противно улыбнулся, выпустив на миг из рукава блестящее жало заточки, и тут же спрятал.

Понимай: показал для ума-разума…

– Это ты решил, что всех вокруг пальца обвел. А кто ты такой есть? Блатной? Тогда похвастай своими делами рисковыми и славными! Да скажи, кому ты в общак отстегиваешь? А если никому, то ты барыга, тогда почему за «крышу» не платишь? Почему под блатного косишь? Почему четких пацанов калечишь, да на всех углах волынами размахиваешь?

– Ты меньше меня щупай, а то не только пушку нащупаешь! Дела мои далеко отсюда, время придет – узнаешь… А кому я отстегиваю, спроси у Пита Лисицы…

Гангрена улыбнулся еще противней.

– Слышал я, что ты про Пита песни поёшь. Вроде, как в цвет выходит: с отцом твоим они кореша, да и сам Пит – вор по высшему уровню… Только где он? Сам-то знает, что ты им прикрываешься?

– Время придет – сам и скажет.

– Ну, ладно, подождем… Я слышал, в твоей хате завалили кого-то?

– Соседа. Я его пожить пустил.

– Пустил пожить, а получилось – умереть, – скорбно покивал головой Гангрена. – Всяко бывает. Бывает, нарочно подставляют, бывает, по дурости, бывает, по случайности. А у тебя как вышло?

– Не знаю. Не подставлял я его – это точно.

– Верю, верю, – заулыбался Гангрена доброй улыбкой. Во всяком случае, он сам считал, что она добрая. – На тебя никто и не думает.

– А о чем тогда вообще этот базар? Ты же не за мою жизнь побазарить пришёл?