Встречали Гагарина в Москве через день, четырнадцатого апреля. От Внукова до Красной площади первого в мире космонавта радостно приветствовали восхищенные горожане с цветами и его портретами. В то, что этот молодой улыбчивый лейтенант облетел земной шар на космическом корабле и самое главное – вернулся живым и невредимым, все еще верилось с трудом. И люди были ему безмерно благодарны за его подвиг, за то, что они чувствовали себя гражданами великой державы, сразу забыв про «временные» трудности, которые так и не переводились с самой войны.

На Красной площади состоялся краткий митинг, на который суждено было попасть только избранным: все проходы на площадь были перекрыты солдатами. На трибуне мавзолея самодовольный, сияющий Хрущев вручил Гагарину Золотую звезду Героя Советского Союза и присвоил ему звание «Летчик-космонавт СССР», а затем самолично предоставил ему слово для выступления. Когда митинг уже подходил к концу, оцепление вокруг площади не выдержало напора жаждущих увидеть космонавта. Демонстранты, прорвав хилую оборону, ринулась на площадь. Утомленный непривычным вниманием Гагарин, оглушенный внезапно свалившейся на него всенародной, всемирной славой, еще не один час приветствовал своих соотечественников, которые искренне восхищались его мужеством.

Так началась новая эра – эра освоения космоса, во многом изменившая человеческое сознание во всем мире.

Потом были другие полеты и другие встречи. Героев-космонавтов так же торжественно встречали и награждали, горевали, как по своим близким, если они погибали, но постепенно к этому привыкли. Уже и не представляли себе, что могло быть иначе. Полеты в космос стали профессией, опасной и не каждому по силам, но все же профессией. Первых космонавтов узнавали в лицо, но со временем их стало очень много, в том числе и иностранных. Всех не запомнишь.

Такого стихийного всенародного торжества духа, вызванного полетом Гагарина, уже больше никогда не было. Менялись правители, менялась сама жизнь, становясь в чем-то легче, а в чем-то сложнее. Но самое главное – лживее: в головах одно, на словах другое, а на деле третье. Так прошло тридцать лет. Давно уже нет в Дмитровском переулке техникума, перебравшегося на Ярославское шоссе. Как нет и многих из тех, кто там когда-то работал и учился. Одни ушли из жизни, исчерпав свой естественный ресурс, другие погибли – причин для этого было более чем достаточно за эти годы.

Легенда техникума Моська, Моисей Давыдович, имел неосторожность попасть под троллейбус номер три на Петровке, в двух шагах от своего жилища, году в 1965 или 1966. Когда стали разбирать его каморку под лестницей, то обратили внимание на засаленную подушку, подозрительно увесистую. В ней оказались несметные богатства – золотишко, драгоценные камешки, царские монеты и прочий антиквариат. Вспомнили и про его амурные отношения с приезжавшими на сессию заочницами, которых он «опекал». Но это скорее домыслы. Руководству техникума все же крепко досталось от соседей с Петровки, 38 за этот «клад».

Самая ужасная потеря тех лет – это гибель первого космонавта в расцвете сил. Космос одолел, а обычный тренировочный полет на военном самолете – нет. Виноватых, как всегда, не нашлось. «Медные трубы» оказались коварнее невесомости.

Год 1991, подогретый Горбачевской пятилеткой с его глубокомысленными малопонятными речами, «новым мышлением» и непременным оплевыванием своих предшественников, начался с Вильнюсского кровопролития – прямо в новогодние праздники. Не успели осознать ввод войск в Литву, как началась чехарда с 50– и 100-рублевками. Накануне людям выдали зарплату, и почему-то в основном 50– и 100-рублевыми купюрами. А на следующий день объявили, что они изымаются из обращения, и их нужно срочно обменять в сберкассе, причем в ограниченном количестве, иначе пропадут. Номер удался: у многих эти денежки, поднакопленные праведным и неправедным путем, действительно пропали.

Подковерная борьба Горбачева с Ельциным за власть и право «засесть в Кремле» выплеснулась на телеэкраны. В стране началось брожение умов: бесконечные депутатские дебаты люди слушали по радио день и ночь, но понять, кто за «белых», кто за «красных», простому обывателю было нелегко. Почуяв удобный момент, первой из СССР побежала высокомерная Прибалтика. И все же три четверти советских граждан не желали крушения своей огромной страны, о чем недвусмысленно заявили на всесоюзном референдуме.

В День смеха распался Варшавский договор. Но смеяться все еще продолжали и на следующий день, правда, истерически: вышел указ о повышении цен. По всей стране гремел парад суверенитетов: каждому петуху захотелось стать единоличным хозяином в своем курятнике со всеми полагающимися атрибутами власти. Еще недавно клявшиеся в верности делу партии коммунисты прилюдно сжигали свои партбилеты, объявляя себя без малейшего стеснения самыми идейными демократами. Запад, взирая на плоды своих титанических усилий по развалу ненавистного СССР, подлил масла в огонь, вручив Горбачеву, от которого в тот момент отшатнулся собственный народ, Нобелевскую премию мира. И на этой волне всего через неделю первым президентом России стал его противник Ельцин, которого в иной ситуации, может, еще сто раз бы подумали, прежде чем избирать.

Москвичи и «понаехавшие» отовсюду «гости столицы» без конца митинговали – и на площадях, и в подземных переходах, и в транспорте, и в магазинах, и везде, где скапливалось больше трех человек, доказывая с пеной у рта, а иногда и кулаками, свою правоту друг другу. Наконец-то люди могли говорить вслух все что угодно – открылись шлюзы, сдерживающие напор десятилетиями копившегося возмущения. Говорили-говорили-говорили – а слушать и слышать друг друга так и не научились.

Особенно усердствовала творческая интеллигенция. Писатели-художники-артисты сочиняли воззвания к народу, историки объясняли по-новому отечественную историю, научные сотрудники пробивались во власть, рабочие, матерясь, продолжали вкалывать, пока хоть какую-никакую зарплату платили, да было на что выпить, а колхозники и в былые-то времена уповали только на собственное подсобное хозяйство. Из подполья вышли «цеховики», присматриваясь к тому, что плохо лежит. Ну а те, кто толпился вокруг общего государева «пирога», с небывалой прытью растаскивали его по своим карманам. Комсомольские «орлята» от шутливой просьбы: «Партия! Дай порулить!» перешли к делу, не упустив своего шанса.

Жаркий июль немного снизил градус страстей: массы отправились в отпуск – кто на дачу, кто на курорт, кто в поход, а те, кто при всякой власти жил, как «в коммунизме», – даже за рубеж. Но кипящий котел продолжал потихоньку бурлить. И в шесть утра 19 августа страна узнала о введении чрезвычайного положения в некоторых ее районах. «Правая рука» Горбачева, вице-президент Янаев, сообщил по радио народу, что его шеф, собравшийся отдохнуть на море пару недель, внезапно заболел в Форосе, да так серьезно, что не в силах управлять страной, а посему этим займется только что сформированный Государственный комитет по чрезвычайному положению. По приказу ГКЧП десантный батальон генерала Александра Лебедя окружил Верховный Совет РСФСР – Белый дом, встав на защиту путчистов.

* * *