центр Торопец. В этом древнем городе с обилием храмов и чудотворной святыней – Корсунской иконой Божьей Матери – мальчик закончил духовное училище. В 1878 году он поступил в Псковскую духовную семинарию, и здесь от сотоварищей получил уважительное прозвище Архиерей. Лучший ученик, гордость семинарии, через шесть лет он стал студентом Петербургской духовной академии, и новые однокашники дали ему иное прозвание – Патриарх.

Один из сокурсников позднее вспоминал: «Перед товарищами высилась необычайная личность по своим умственным и, главное, нравственным свойствам… Он был солнце между нами… наше солнце Патриарх и светило, и грело как большой ум и великое любвеобильное сердце». С первого знакомства в этом блондине высокого роста чувствовалась духовная и интеллектуальная сила: Василий Беллавин имел добрый, легкий характер, отзывчивое сердце, серьезный ум, веселый нрав – и всё это при глубокой погруженности в религию, в церковную жизнь. Он был прост в общении, внимателен к нуждам других, любил шутить и рассказывать смешные истории, охотно откликался на просьбы о помощи. При этом умел один идти против течения, проявляя независимость в суждениях, даже когда эти суждения расходились с мнением начальства. Многие позже, в годы его патриаршества подмечали, что в этом человеке мягкосердечие и добродушие сочетались с непреклонной твердостью. «Да, он всех внимательно слушает, мягко ставит возражения, но на деле проявляет несокрушимую волю», – записал через много лет один из близко знавших его людей. Среди студентов Академии он был популярен и пользовался искренней любовью.

В 1888 году со степенью кандидата богословия Василий Беллавин вернулся в Псковскую семинарию, чтобы преподавать богословские предметы и французский язык. В нем замечали явную склонность к монашеской жизни – к отречению от житейских забот мира. Но он не стал принимать постриг в Академии, как делали тогда многие студенты, предназначавшие себя к церковно-административному поприщу. Скромный, вдумчивый кандидат богословия Беллавин, прежде чем дать строгие монашеские обеты, хотел сперва испытать себя, свою непреклонность, набраться духовного опыта. К тому же он ясно понимал, что ранняя и быстрая церковная карьера зачастую вредит душе, делая ее неустойчивой перед всеми соблазнами начальственных должностей. Лишь через несколько лет, в 1891 году, в семинарской церкви он принес обеты целомудрия, послушания и нестяжательства и был пострижен в иноки, чтобы отныне все свои силы отдавать только Церкви. В знак того, что он умер для мирских желаний, он получил новое имя Тихон – в честь святителя XVIII века Тихона Задонского, епископа Воронежского, замечательного проповедника и чудотворца, исцелявшего больных и предсказывавшего будущее.

Посмотреть на это событие в церковь на втором этаже здания набилось столько народу, что пол, дабы не обрушился от тяжести, пришлось подпирать снизу распорками. Молодого преподавателя за три года полюбили все – и семинаристы, и коллеги, и горожане патриархального Пскова. В последующие годы это станет едва ли не обычаем – куда бы Тихона ни забрасывали судьба и служба, везде за короткое время он приобретал всеобщее признание, искреннее уважение и сердечную любовь. Это был живой отклик на его отношение к своему делу и к людям – горячее, заинтересованное, не стесненное формализмом.

После пострига и посвящения в сан иеромонаха (монаха-священника) продвижение по службе не замедлило. Через три месяца отца Тихона назначили инспектором семинарии в городе Холм Люблинской губернии Царства Польского, входившего тогда в состав Российской империи. А спустя полгода он стал ее ректором и помощником местного архиепископа. В древности русская земля, называвшаяся Червонной Русью, Холмщина давно была сильно ополячена и окатоличена. Часть русского населения числилась униатами – они сохраняли православные обряды, но подчинялись римскому папе. Влиятельны были иудейские общины. Однако сохранялось и под защитой России возрождалось православие. Среди этого разнородного по национальному и конфессиональному составу общества отцу Тихону предстояло прожить шесть лет, поднимая авторитет православия, умело и дипломатично лавируя между различными вероисповеданиями. Ему действительно удалось так повести дело, что вскоре все – русские, поляки, евреи – признали его мудрым и добрым пастырем. Он не ущемлял ничьих интересов, не задевал чужую веру, но при том явил себя горячим делателем на ниве Православной Церкви и ревностным проповедником. Он был обаятелен, жизнерадостен, житейски мудр и тактичен, меньше всего заботился о собственном комфорте, но часто с охотой пользовался гостеприимством самых разных людей, укрепляя дружеские, искренние отношения. И всегда следовал своему убеждению, высказанному однажды в проповеди: «Кому не известно, что центр тяжести всякого нравственного влияния и воспитания заключается в силе любви? Разве не бывает, что часто даже порочный человек скорее готов послушать одного слова того, кто его любит, чем целых речей и убеждений тех, которые к нему равнодушны?»

В 1897 года отца Тихона возвели в сан епископа Люблинского – в 33 года он стал самым молодым архиереем Русской Церкви. В Святейшем Синоде – органе высшего церковного управления Российской империи – не любили, когда архиерей «засиживался» на одном месте. Поэтому спустя год преосвященный Тихон вынужден был по службе отправиться в далекую Америку – на должность епископа Алеутского и Аляскинского. Жители Холмской Руси горевали, прощаясь со своим пастырем, с которым почти сроднились. Некоторые горячие головы даже легли на рельсы, чтобы не дать уйти поезду, – но были упрошены самим Тихоном отпустить его.

После продажи американцам Аляски в ведении России на этой земле оставалась лишь церковная епархия – но простиралась она на весь материк, от одного берега до другого и Алеутских островов. Владыка Тихон должен был продолжить миссионерские и организаторские труды зачинателей Православной Церкви на Американском континенте – преподобного Германа Аляскинского, святителя Иннокентия (Вениаминова), просветителя Америки, позже митрополита Московского. Путь был неблизкий – через Европу и Атлантический океан, а из Нью-Йорка, без передышки, на другой край материка, в столицу епархии Сан-Франциско. И снова, не дав себе роздыху, епископ Тихон отправляется в путь – по приходам подведомственной ему обширной территории, до большинства которых, на Аляске и Алеутах, совсем непросто было добраться. Много позже его восьмилетним трудам в Америке митрополит Сергий (Страгородский) дал такую оценку: «…при нем какой-то маленький приход превратился в Американскую Православную Церковь». Это, конечно, преувеличение, однако не далекое от истины. Приходов в епархии было полтора десятка, но когда владыка Тихон покидал Америку, их число увеличилось впятеро. Он успел сделать очень много, хотя казалось, будто ничего особенного и не делает – просто совершает пастырские поездки, часто с риском для жизни и здоровья, по диким, пустынным местам, по тундре, изобилующей гнусом, по бурным рекам на утлом суденышке, ночуя на голой земле и скудно питаясь. Итогом его деятельности стали новые храмы (в том числе соборы в Нью-Йорке и Чикаго), монастыри, семинария и школы, благотворительные общества, церковные братства и сестричества, музей истории православия в Новом Свете, переведенное на английский язык богослужение.

Америка намного превосходила Холмщину по своей разнородности и пестроте конфессий. Помимо множества протестантских вероисповеданий, общин, сект, здесь находили прибежище православные греки, сирийцы, болгары, сербы, униаты, католики, иудеи. И снова преосвященному Тихону надо было быстро учиться понимать чужие обычаи, строить свою миссионерскую работу так, чтобы, не оскорбляя ничьих чувств, являть представителям иных вер истину православия и любовь нелицемерную. Снова у него достало умения и талантов блестяще справиться с этой задачей – нередки были случаи обращения в православие людей из других конфессий.

Владыка покидал Америку уже в сане архиепископа – в Петербурге получили признание его духовно-административные таланты. Границы его епархии расширились, епископская кафедра была перенесена в Нью-Йорк, а сам архиерей стал титуловаться теперь Алеутским и Североамериканским.

Американский опыт обогатил владыку Тихона. Кажется, что само Провидение готовило его к будущей роли предстоятеля Русской Церкви, которой вскоре суждено было существовать в шумном окружении иноверного общества – вернувшегося к самому примитивному язычеству и уверовавшего в коммунистических идолов. Чуткость и проницательность, дар общения, умение отстаивать интересы Церкви, не задевая чужих, – всё это помогло ему впоследствии вести диалог с большевистской властью.

Но и с новым назначением эта промыслительная подготовка, обогащение необходимым опытом, не закончились. В 1907 году архиепископа Тихона переводят на Ярославскую кафедру – одну из почетнейших в России.

Страна в те годы напоминала злой растревоженный улей. Гудели отголоски революции 1905 года, шумела учрежденная императором Государственная дума, на улицах городов грохотали взрывы террористов. Либеральная печать давилась возмущением