и не стеснялась вранья. «Передовая» интеллигенция упоенно презирала народ, ненавидела Церковь и власть. Даже семинаристы созвали свой «всероссийский съезд», на котором провозгласили экстремистские лозунги. «Бог знает к чему все это приведет, – с болью писал в 1905 году из Америки в Россию архиепископ Тихон. – Ужели Господь до конца прогневался на нас? И скоро ли мы образумимся?..» В Ярославле незадолго до его приезда было совершено неудачное покушение на губернатора. Голос Церкви и ее пастырей всё менее мог пересилить этот мятежный гвалт. Уже не только высшие сословия, но и простой народ начал вытравлять из себя веру, соблазнившись исканием земных благ и удовольствий, а не евангельской правды. Грабили храмы, а бывало, убивали священников; нищали сельские приходы, существовавшие лишь на пожертвования за исполнение треб.

Но ярославскому архипастырю унывать из-за всего этого было некогда. Как и при прежних назначениях он сразу начал знакомиться с епархией, объезжая ее из конца в конец. Обычная работа архиерея: богослужения, освящения храмов, инспектирование приходов, произнесение проповедей. Но с каким самозабвением всё это делалось! Даже самые отдаленные, в глуши, приходы со своими незамысловатыми нуждами удостоились внимания и заботы владыки Тихона. Для всякого сельского батюшки, ошеломленного визитом архиерея, он находил доброе слово, осматривал храмы, иногда даже залезал на колокольню, входил в подробности священнического быта, при нужде укорял – но с шуткой, без показной начальственной строгости. В простоте духа он и по городу ходил часто пешком, а по непролазным дорогам ездил верхом на лошади. Владыка проявил себя и реформатором: категорично запретил присылать ему анонимные доносы, а духовным лицам – делать перед ним земные поклоны.

В 1908 году в жизнь святителя Тихона неприметно вошло еще одно пророчество. В этом году он ездил для знакомства к «всероссийскому батюшке», знаменитому отцу Иоанну Кронштадтскому, чья святость еще при жизни была удостоверена многими чудесами исцелений и исполнявшихся предсказаний. После беседы уже смертельно больной отец Иоанн встал и сказал: «Теперь, владыко, садитесь вы на мое место, а я пойду отдохну». Десять лет спустя патриарх Тихон действительно займет место молитвенника всей России, каким был кронштадтский пастырь.

Любовь ярославцев к своему архипастырю, «очарование его личностью» росли год от года. Но и с ярославской землей высокопреосвященному Тихону пришлось в конце концов проститься. По воле Синода в 1914 году его ждало новое поприще – Литовско-Виленская епархия. В одной из торжественных речей горожан при прощании с владыкой прозвучало убеждение, что Божий Промысел поведет его в будущем «от славы к славе, от чести к чести до почестей высшего звания, когда должен шире осветить Церковь лучезарный образ ваших добродетелей…». А городская дума избрала архиепископа Тихона почетным гражданином Ярославля – редкий в истории Русской Церкви случай.

Литва со своей столицей Вильно была таким же разноверным и разноплеменным краем, как и знакомая Тихону Холмщина. То же смешанное русско-польско-литовско-еврейское общество, те же польско-католическая спесь и не забытое еще русским населением притеснение православных, не столь давно процветавшее тут. Снова от архиерея требовались весь его такт, вся пастырская мудрость, широта взглядов – и располагающая к себе душевная простота. Уже очень скоро ему уважительно кланялись, встречая по пути, и поляки-католики, и евреи, не говоря о православных. В скромном подряснике и шляпе либо дорожной шапочке-скуфье, пешком или в простой коляске – к такому виду высокопреосвященного быстро привыкли даже те, кто раньше не мог и представить архиерея без показной роскоши и блеска. Однако непритязательный в быту, «в церковном служении он не уклонялся, конечно, от подобающего великолепия и пышности и никогда не ронял престижа русского имени в сношениях с католиками», – вспоминал знавший его священник.

Но продолжалась эта идиллия недолго. Через полгода грянула Первая мировая война, в которую втянули Россию. Кое-кто в стране хорошо помнил, чем кончилась для нее предыдущая война с Японией, и заранее готовился повторить революционный опыт 1905 года, только в большем масштабе. Но до этого еще несколько лет – впереди будут и воодушевление общества военными успехами, и готовность стоять до победного конца, и жертвенность многих, добровольно помогавших фронту чем могли.

Архиепископ Литовский и Виленский без устали делал свое дело, на которое был поставлен: служил молебны о победе русского оружия и панихиды, в тылу и на передовой, освящал госпитали, духовно окормлял солдат и офицеров, участвовал в создании благотворительных обществ и сам помногу жертвовал из личных денег. К слову, этот обычай выделять большие суммы из собственного денежного содержания на широкую помощь нуждавшимся завелся у святителя Тихона еще в самом начале его служения. Позже, когда в Стране Советов станет модно обвинять «попов» в жадности и «кровопийстве», один из честных русских людей напишет в защиту давно умершего к тому времени патриарха: «Вся эта публика, бесконечно копающаяся в чужих и, главное, чуждых ей поповских карманах и скрупулезно, по-гобсековски пересчитывающая “доходы князей Церкви” с неиссякаемой алчной надеждой отжать в свою пользу лишнюю монету, – как правило, никогда и нигде, ни одним словом не заикается о поповских… расходах!»

Очень скоро Литовская епархия была разделена линией фронта, и на некоторое время владыка Тихон уехал в Москву, перевезя туда почитаемые мощи трех виленских святых XIV века. Вернувшись же, вновь погрузился в тяжелые будни фронтового архиерея: «А я всё езжу, возвратился вчера, а на днях опять поеду в другие места, и военные просят, и на позиции»… За свои труды во время войны архиепископ Тихон указом государя Николая II был награжден бриллиантовым крестом для ношения на клобуке (головном уборе).

В эти же годы владыку нередко вызывали в Петербург для заседаний в Святейшем Синоде, где обсуждались вопросы управления Церковью. По словам церковного историка нашего времени, в те предреволюционные годы общего одичания нравов «архиепископ Тихон олицетворял совесть русской Православной Церкви, он был одним из блюстителей ее святости и внутренней свободы».

«Все промыслительно…»

К роковому 1917 году страна подошла в состоянии такой духовной деградации, что вскоре будут произнесены горькие слова о «раскрещивании России, получившей Крещение тысячу лет назад».

В конце февраля в результате тягот долгой войны, заговора членов Госдумы, политических интриг иностранных держав, подкупов и провокаций совершился государственный переворот. Русская православная монархия пала, по стране прокатилось безумное ликование. Даже многие из духовенства, помраченные либеральной демагогией, полагали, что революция, провозгласив свободу, утверждает тем самым учение Христа и апостолов.

Но при том обрушилось государство, которое последние двести лет считало Церковь одной из своих подпорок и жестко контролировало ее, лишало самостоятельности и воли. Петр I отнял у Церкви патриарха и поставил надзирать за ней Святейший Синод – полусветское «ведомство православного исповедания», как его пренебрежительно называли. Однако Временное правительство хотя и объявило всем «свободу», не спешило снять с Церкви обременительную опеку государства. Очевидно, считало, что духовенство само неспособно изжить «старорежимность» и надо ему в этом помогать.

Помогать был приставлен новый обер-прокурор Синода В. Н. Львов. По определению его современника, Львов «держался диктатором». Он заявлял, что приветствует всякий бунт: «…я гоню архиереев, ибо народ этого требует». Своих кафедр лишились более двух десятков архипастырей, в том числе московский митрополит. А в марте Львов разогнал прежних членов Синода, недовольных его самоуправством, и назначил новых. Уволенным из Синода оказался и архиепископ Тихон. Временное правительство издало ряд указов, ограничивших полномочия Православной Церкви, в том числе объявило необязательным преподавание Закона Божьего в школах. Стало очевидным, что новая власть утверждала не только свободу от самодержавия, но и свободу от христианской веры, от тысячелетней традиции, составлявшей духовный стержень русского народа. А без этого стержня народ скоро мог встать на четыре лапы, превратившись в необузданного зверя.

Впрочем, не всё было безнадежно. Немалая часть народа еще видела перед собой столпов Церкви, достойных пастырей, которым доверяли и которых любили. Одним из них был высокопреосвященный Тихон. Весной Синод утвердил выборное начало в управлении Церковью, и Москва воспользовалась новшеством – а точнее, давно забытым правилом древней Церкви. Отвергнув ставленников Львова, москвичи избрали своим владыкой архиепископа Тихона. Журнал «Богословский вестник» назвал его тогда «европейски просвещенным» и восхищался, что при всей горячности обсуждения кандидатов на владыку Тихона «никто не мог бросить даже