избирали, как изначально хотели, голосованием архиереев, то им, скорее всего, стал бы популярный архиепископ Антоний. Но соборяне решили доверить выбор Провидению – а для этого тянуть жребий. Все понимали: на первосвятителя будет возложен не просто груз ответственности, а тяжкий крест страдания за всю Церковь. Хотя власть большевиков в те дни еще не воспринималась как сугубо богоборческая – притеснения и разбой против Церкви не при большевиках начались. Но за расстрелом Московского Кремля, за той злобой, с какой была совершена расправа над сложившими оружие мальчишками-юнкерами, за равнодушием к крови на улицах ясно угадывалась тень чего-то ужасного, нечеловеческого, противоестественного, чего никто толком еще не осознавал.

Юнкера, расстреляв все патроны, сдались 3 ноября. В тот же день московский митрополит Тихон с небольшой группой соборян поспешил в Кремль, чтобы оценить масштаб разрушений. Это было рискованно, и сопровождавшие опасались за жизнь владыки, видя вокруг сплошные ужасы. Но митрополит был, как обычно, спокоен и на разнузданную солдатню не обращал внимания. Он подробно осмотрел всё, что было порушено и изгажено новыми хозяевами страны: пробитый купол Успенского собора, повреждения Архангельского, собора Двенадцати апостолов, Чудова монастыря, выброшенные из древней Патриаршей ризницы драгоценные облачения и церковную утварь, похабные надписи на стенах и прочие непотребства. В обращении Собора к народу через две недели горько прозвучали слова: «На наших глазах совершается суд Божий над народом, утратившим святыню…»

После этого визита московского пастыря большевики закрыли свободный доступ в Кремль. Выбор патриарха поэтому должен был состояться в храме Христа Спасителя. Однако у запершихся в Кремле победителей всё же выпросили чудотворную Владимирскую икону Богоматери, хотя и пришлось ее, по требованию, переносить скрытно, завернутой.

5 ноября храм Христа Спасителя ломился от народа, пришедшего услышать имя того, кто отныне станет его защитником и покровителем, «хоругвеносцем религиозных заветов», по выражению одного соборянина, живым воплощением Святой Руси, – имя одиннадцатого патриарха Московского и всея России. (Именно такой титул, «всея России», был принят на Соборе.) Перед литургией в алтаре храма митрополит Киевский Владимир написал имена трех кандидатов на одинаковых листках, свернул их в трубки и сложил в ковчежец, перевязал его тесьмой и запечатал печатью. Ковчежец затем был перенесен на столик перед алтарем, где простоял на виду у всех до конца литургии.

После службы и молебна о даровании России патриарха митрополит Владимир срезал с ковчежца тесьму и откинул крышку. Из алтаря вышел почитаемый старец Алексий, затворник из Зосимовой пустыни и соборянин, специально приглашенный, чтобы вынуть жребий. Он встал на колени и долго молился перед Владимирским образом Богородицы из Успенского собора, стоявшим на том же столике. Народ, затаив дыхание, в нарастающем нервном напряжении ждал. Наконец старец поднялся и извлек из ковчежца свернутый лоскут бумаги. На нем стояло имя митрополита Московского и Коломенского Тихона. Огромный храм наполнился восторженными возгласами «Аксиос!» – «Достоин!» – древним греческим приветствием, означавшим, что иерарх достоин того престола, на который избран. У многих на глазах были слезы радости.

Божья воля совершилась. И не случайно в обоих избраниях Тихона – на московскую и патриаршую кафедры – участвовала своей чудотворной иконой Богоматерь. Как не случайно потом интронизация его – возведение на престол – совершится в Богородичный праздник Введения во храм, а переход Святейшего из земной жизни в вечную придется на другой праздник в честь Божьей Матери – Благовещение. И сам святитель Тихон, и иные в его окружении чувствовали это чудесное покровительство, которое оказывала патриарху в его нелегком служении Небесная Владычица.

Ни один из кандидатов на той знаменательной службе в храме Христа Спасителя не присутствовал. Митрополит Тихон находился у себя, в подворье Троице-Сергиевой лавры на Самотечной улице, молился в церкви. Туда и отправилась немедленно делегация во главе с тремя митрополитами – дабы торжественно известить, что избранник Божий призван на патриаршество.

Со спокойствием и положенным достоинством, ничем, даже голосом, не выдав своих чувств – а они не могли быть легкими, – владыка Тихон произнес древнюю смиренную формулу принятия новых обязанностей: «…благодарю, приемлю и нимало вопреки глаголю». Но сказанная им вслед за этим короткая речь была исполнена горечи, как, впрочем, и абсолютного доверия Отцу Небесному: «Ваша весть об избрании меня в патриархи является для меня тем свитком, на котором написано: Плач, и стон, и горе (Книга пророка Иезекииля, гл. 2)… Сколько мне придется глотать слез и испускать стонов в предстоящем мне патриаршем служении и особенно в настоящую тяжелую годину! Подобно древнему… пророку Моисею и мне придется говорить ко Господу: Для чего Ты мучишь раба Твоего? И почему… Ты возложил на меня бремя всего народа сего?.. Ты говоришь мне: неси его на руках твоих, как нянька носит ребенка… Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня (книга Числа, гл. 11). Отныне на меня возлагается попечение о всех церквах российских и предстоит умирание за них во вся дни… Но да будет воля Божия!»

При полном осознании громадности и неподъемности груза, на него возложенного, святитель Тихон твердо знал, что его вместе с этим грузом будет нести на Своих плечах Сам Христос. И потому его не терзали тревога и страх за неведомое будущее. Помня слова апостола Павла «всегда радуйтесь», как бы тяжко ни было, какие бы испытания ни пригибали к земле, он кротко и послушно взял на себя роль няньки православного народа. А среди этого народа были и здоровые, крепко веровавшие, и больные, уже отходившие от Церкви, зараженные безбожным духом времени, но еще не безнадежные. Для тех и других он должен был стать светом, который светит во тьме. Тьма же надвигалась страшная. Видя ее, нареченный патриарх Тихон перед всеми дал обет стоять за Церковь насмерть.

Через две недели, 21 ноября, на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы владыка Тихон был возведен на патриаршую кафедру, пустовавшую 217 лет. Интронизацию удалось провести в кремлевском Успенском соборе. Большевистская комендатура разрешила «поповское мероприятие», но при том постаралась ограничить доступ в Кремль даже тем, кому были выданы специальные пропуска от Собора. Не были дозволены и намечавшиеся массовые крестные ходы верующих к Кремлю и вокруг него.

В изуродованном соборе с пробитым куполом служили литургию. Избранника в торжественном облачении ввели в алтарь, на горнее место – возвышение с епископским троном. Трижды митрополиты Владимир и Платон брали его под руки и во имя Отца, и Сына, и Святого Духа сажали на патриарший трон. Затем Святейшего облачили в старинные одежды его предшественников – рясу святого патриарха Гермогена, уморенного голодом за противодействие польским оккупантам во время Смуты в начале XVII века, а после литургии – в синюю бархатную мантию и белый клобук патриарха Никона. В руку владыка Тихон принял древний жезл митрополита Петра – главы Русской Церкви начала XIV века, перенесшего свою кафедру из Владимира, тогдашней столицы, в Москву. После этого Святейший сел на патриаршее место посреди храма, у правого столпа. То самое место, о котором так горячо говорил на Соборе митрополит Иларион (Троицкий), убедивший наконец даже маловеров в том, что Церкви нужен патриарх: «Зовут Москву сердцем России. Но где же в Москве бьется русское сердце? На бирже? В торговых рядах?.. Оно бьется, конечно, в Кремле. Но где в Кремле? В Окружном суде? Или в солдатских казармах? Нет, в Успенском соборе. Там, у переднего правого столпа должно биться русское православное сердце…»

После интронизации патриарха по древней, старомосковской традиции должен был состояться крестный ход вокруг Кремля, но большевистская охрана запретила его. Всё дальнейшее торжество вынужденно свелось к «крестному ходику» из Успенского собора до Чудова монастыря там же, в Кремле, для поклонения мощам святителя Алексия, митрополита Московского и почти соправителя князя Дмитрия Донского. Но патриарх Тихон все-таки объехал Кремль на извозчике, в сопровождении еще нескольких экипажей. Процессия, некогда, во времена древних патриархов величественная и пышная, теперь также выглядела скромно. Однако вера была та же самая, и точно так же при приближении первосвятителя люди теснились к нему, скидывали шапки, опускались на колени. Он благословлял их, окроплял святой водой. И всё это почти в полном безмолвии. Картина до того захватывающая дух, что даже красноармейцы обнажали головы, а кремлевская охрана не решалась окриками нарушить общее благоговение.

Вдовствовавшая два века Русская Церковь вновь обрела законного главу. Поместный собор совершил свое великое деяние. Народ получил духовного вождя, того, кто,