Я вскакиваю и бегу за ним, но уже поздно. Они сцепляются, а я даже не могу подойти, Мила меня оттягивает назад. Тонкие ручки довольно сильные. Я слежу за тем, как нещадно Андрей наносит удары и слышу выкрики о самых грязных и мерзких вещах. Мне удается вырваться и просто запрыгнуть на спину Андрея, сжимая руками широкую шею.

— Папа, прекрати! Андрей! — Мила плачет и кричит во всю глотку.

Я пытаюсь оттянуть его, но все мимо. Он сильнее, куда мне!

Лицо Андрея Владимировича разбито. Кровь сочится из брови, губы, а на щеке уже прорисовывался внушительный синяк. Он сплевывает кровь и с презрением смотрит на меня, а на губах гаденькая улыбка.

— Ты думаешь, она тебя любит? Тебя нельзя любить. Да и ты не можешь, ты ведь как я. Ко-пи-я, — процедил по слогам.

Сокрушительный удар в челюсть не заставляет себя длать. Мне кажется, он вложил в этот удар всего себя.

— Андрей! Что ты делаешь?! — крик тонет в матерных словах, когда я ладошками сжимаю лицо Андрей и кричу в ухо:

— Ты выше этого, Андрей. Выше!

Андрей вмиг переключается и встает, хватая мою руку на ходу. Словно в тисках. Тянет в сторону выхода. Размашистые шаги отдаются громким эхом. Не успеваю бежать за ним на босоножках, ноги то и дело заплетаются друг в дружке от адреналина, бушующего в крови. Взгляд опускается на напряженную спину и руки, окрашенные бардовым. Опять. Опять все в крови. Подступающая к горлу тошнота становится невозможной.

— Я тебя предупредил, — кидает напоследок, мне удается мельком обернуться, чтобы заметить, как жена и дочь помогают отцу. Мила не прекращает плакать и как будто бы замыкается в себе. Взгляд потерянный. Она смотрит на меня, и в подернутом отчаянием взоре я вижу совсем маленького и недолюбленного ребенка. Потерянного. И такого бесконечно одинокого.

Андрей

Кровь в жилах вскипает просто, меня рвет на части. Сука, сука! Зачем я приехал сюда и еще Есю притащил, зачем?!

Лишний раз удостовериться, что я для них пустое место? И главное разочарование? Или удостовериться, что кто-то так и остался мудаком.

«Ты как я», черт возьми, старый проныра ведь прав. Я копия он, так же ебу все что движется, так же плюю на чувства, так же пользую всех и вся. Чувствую, как Еся осторожно подходит ближе ко мне и начинает салфетками стирать кровь с костяшек. Бережно, нежно и отчаянно. Словно от этого зависит чья-то жизнь.

Милая девочка, ни слова в упрек, только широко распахнутые глаза и выступающее наружу волнение.

Меня нельзя любить? Наверное, не за что. Могу ли я?

Хочется сказать, что могу, но я абсолютно не знаю, что это такое, мне до трясучки страшно признаться в этом. Знаю только, что без девочки напротив я сдохну. Потому что уже не представляю свою жизнь без нее. Это хуже агонии, даже в самом кошмарном сне не хочу себя это представлять. Но чертова интуиция шепчет, мать твою, что Лерка даст о себе знать. И как мне защитить нас, Есенька?

Даже если ты захочешь уйти, я не смогу отпустить тебя. И стану тогда еще большим мудаком.

Еся осторожно перебинтовывает руки влажной салфеткой и как-то надрывно дышит. В свете фонарей замечаю слезы. Опять из-за меня.

— Не плачь, — сгребаю в объятия и утыкаюсь носом в распущенные волосы. Всхлипывания ранят меня сильнее всех ссадин за последние сутки. Сильнее, чем что бы то ни было в жизни. Мой острый кинжал.

— Я не плачу, — стирает ладошками слезы и запихивает салфетки в сумочку.

Затем поднимает голову и, утыкаясь губами в шею, шепчет:

— Поехали.

Она действует на меня получше любого успокоительного. Анестезия. Я не чувствую никакой боли, стоит мне вот так обнять ее. И не чувствую себя мудаком. Практически нормальный человек, способный испытывать все, что и нормальные люди вокруг. Как будто я не дефектный.

Едем какое-то время молча, видимо, весь свой гнев я потушил, потому что во мне абсолютная пустота. Но зато я, как умалишенный, тянусь к ней и цепляю ладошку, умещая ее на руль. Сверху свою. И так спокойнее. Она не вырывается и не пытается ни о чем спросить, лишь смотрит. И я благодарен ей за это, возможно, именно это сподвигает меня на разговор.

— Наш отец сволочь. Мать влюблена в него, как кошка. По молодости жаждала выйти замуж, а ему что…политика в мозгах и бесконечная вереница баб. Для рейтингов хорошо иметь семью — пожалуйста. Вот тебе семья. С виду все прилично, складно, а внутри — гадость. Мать прознала все…и вместо того, чтобы уйти, решила родить. Так привяжет к себе. Вот только не привязала, а оттолкнула еще больше. Забила на меня, постоянно был на попечении нянек или родственников, но тоже особо внимания не получил. А со временем стала срываться и пить. «Ты ошибка». «Ты как он». «Не сработало», а я и правда как он. Ну ты уже заметила, — усмехаюсь и сжимаю руль сильнее.

Еся не двигается, но переворачивает руку так, чтобы сплести наши пальцы. Утешает и молчит. Ментально ощущаю, что она ближе, чем кто бы то ни был.

— Годы шли, ситуация не менялась. Мать однажды в пьяном угаре прокричала, что ненавидит меня и любить не будет никогда, не за что, мол. Не оправдал ожиданий. А я просто попросил покушать. Она свинтила на пару дней, а меня, четырехлетнего сорванца, оставила одного в запертой квартире. Я ел сахар и муку, просто вот так. Отец приехал с командировки и застал меня грязного и голодного. Скандал был феерический, я тогда пару дней жил у бабушки с дедушкой, пока они выясняли отношения.

— Почему…почему они не забрали тебя? — шепчет тихонько, словно может прервать рассказ.

Я уже отпустил тетиву, так что ничто не прервет.

— Потому что рейтинги, Еся. Ребенок должен жить с родителями, чтобы ни у какого журналиста не возникло идеи написать на коленке жалкую статейку на этот счет и обвинить депутата в невесть чем.

Она легонько касается лица, я перехватываю ладошку и целую, скользя языком по пальчикам.

— Сожалею, что так вышло. И мне безумно обидно, что с тобой так обращались. Если бы знала, я бы не настаивала на походе сюда, — виновато отвечает. — Ребенок не заслуживает такого.

Я паркуюсь у дома и печально улыбаюсь, не выпуская ее холодной ладошки, мягко скользящей по моей толстой коже.

— Все в порядке. Как видишь, я прекрасно обхожусь и без них. После ситуации с Викой…я живу отдельно. Мать изолировала, а я даже рад, что больше не нахожусь в змеином кобле.

Девушка придвигается ко мне ближе и разворачивает разбитое лицо к себе. Хмурится. Печаль окрашивает миловидное личико, когда взгляд опускается на губы. Да. Кровит. Отец все-таки дал ответку, неплохую такую, но и я не сплоховал.

Проводит пальчиками по стёртой губе и обнимает за шею, крепко прижимаясь всем корпусом. Аппетитные формы идеально сливаются с моим телом. Как паззл сходится, так и мы сошлись. Перетягиваю ее коленки и утыкаюсь носом в мягкую кожу на загривке. Пахнет свежестью, легкостью, а на вкус как мед. Самый сладкий, отдающий цветочным ароматом.