прекрасно представляет себе, как трудно пришлось работать в эти первые боевые часы и дни врачам медроты.

В операционной хирурги распределились так: доктор Крумм со своей помощницей (толстенькой, как пышная булочка, прибывшей из Ленинграда, только что окончившей институт женщиной-врачом, которую все звали просто Ася) и вместе со своим отделением работала за одним столом; за другим, рядом с помощником (терапевтом из поликлиники города Нальчика), работал доктор Дурков, с ним было его отделение; на долю Алёшкина досталось два стола, на которых он и работал с Таей, Катей Шуйской и другими членами своего отделения.

Один из первых раненых, которого обрабатывал Борис, был дико кричавший и стонавший боец в разорванных, залитых кровью штанах. Когда его уложили на стол, стянули с него сапоги и разрезали штаны, то увидали страшную картину: огромный осколок артиллерийского снаряда разорвал раненому пополам правую ягодицу, почти оторвал часть мошонки и глубоко застрял в мышцах левой ягодицы. После обработки раны и наложения швов выяснилось, что справа кости таза и бедра целы, нет повреждения и крупных сосудов, но что делается с левой ягодицей, определить было невозможно, видно было только, что повреждено много мышц. Для того, чтобы выяснить это, надо было удалить осколок, край которого торчал из раны. После рассечения кожи над выступавшим концом осколка, его удалось извлечь. Как потом выяснилось, он весил более 500 грамм и имел неправильную форму с острыми угловатыми краями. Как только его вынули, из раны хлынула кровь, но больной сразу перестал кричать и сказал, что боль прекратилась. Разумеется, операция проходила под местным обезболиванием. Очевидно, осколок одним из своих углов давил на седалищный нерв, чем и причинял невыносимые страдания раненому. Кровила большая ягодичная артерия, которую Борис немедленно зажал, а после и перевязал, сделать это было нелегко.

Как только Алёшкин закончил с раненым, его позвала Розалия Самойловна и, показав ему лежащего на столе красноармейца с обширным размозжением костей и мышц правого предплечья, со слезами сказала, что, по её мнению, тут нужна ампутация, а она это делать не в состоянии. Мы ведь знаем, что доктор Крумм до войны заведовала отделением детской больницы, и её основными оперативными вмешательствами были аппендициты и грыжи.

Борис успокоил женщину, пообещав, что всё необходимое сделает сам, а её попросил заняться следующим раненым, которого уже вносили и укладывали на освободившийся стол. Прооперированных красноармейцев, тщательно забинтованных, укладывали на носилках около палатки на землю под деревьями. Над их головами сделали навес из палаточного утеплителя.

Таисия Никифоровна успешно справилась с первым раненым, у которого потребовалось только рассечь входное отверстие пули и удалить повреждённые мышцы и кожу. Второй раненый заставил её задуматься. Напомним, что она никогда не работала хирургом, в Нальчике Тая была инспектором отдела охраны материнства и младенчества, поэтому здесь ей пришлось пользоваться теми знаниями, которые ещё остались от института.

Борис подошел к её столу и увидел, что раненый нуждается в самой срочной помощи: у него было проникающее ранение грудной клетки и пневмоторакс. При каждом вдохе раздавался хлюпающий звук, какой бывает при качании водяного насоса, а в ране, расположенной около угла правой лопатки, появлялись пузырьки розоватой пены. Алёшкин взялся за дело. Обезболив края раны, он толстым шёлком наложил несколько швов и туго затянул мышцы и кожу. Хлюпанье прекратилось, боец вздохнул свободно. Взглянув на Раю, поддерживающую раненого, Борис сказал:

— Забинтуй, как можно туже.

Повернувшись к Тае, успокоил её:

— Ну, кажется, всё в порядке. Не волнуйся, осмотри внимательно входное отверстие и, если из него тоже выходит воздух, зашей его; если нет, закрой тампоном, — и Борис отошёл, чтобы делать ампутацию.

Перед ним на столе лежал парень лет 20, с курносым носом и толстыми, немного припухшими губами. Конечно, он не понимал медицинского языка, но сознавал, что с его рукой не всё в порядке. Увидев подходившего к нему мужчину-врача вместо пожилой женщины, которая так ласково и внимательно с ним разговаривала, он подумал, что дело плохо. Ему ввели много морфия, поэтому особой боли он не чувствовал, но и сознание его немного затемнилось, однако боец обратился к врачу:

— Доктор, вы мне руку-то оставьте! Она ведь правая, как я без неё буду?

Как ни тяжело было Борису, но он решил сказать правду:

— Знаешь что, браток, рука твоя вдребезги разбита, сделать с ней ничего невозможно. Оставить её — так начнётся гангрена, тогда отнимать выше придётся. Ты не переживай, постараюсь сделать тебе, чтобы не было больно, лежи спокойненько, — и Борис приступил к операции. Она окончилась благополучно.

Переходя к следующему раненому, Борис невольно подумал: «Как всё-таки удачно и хорошо, что я смог поучиться на этих курсах. Тому, что я делал сейчас, в Москве мне пришлось учиться на трупах. А если бы я не учился и был таким же беспомощным, как и мои соседи? Плохо бы пришлось…» Как-то само собой получилось так, что с этих пор Алёшкин стал как бы руководителем всех врачей, работавших здесь.

Всю ночь шла самая интенсивная работа в обеих палатках, и примерно к шести часам утра обработка первой партии раненых подошла к концу. Однако все раненые продолжали лежать и сидеть под деревьями и примитивными навесами, эвакуации не было. Никто не знал, куда и на чём нужно раненых вывозить.

Сангородский волей-неволей включился в другую работу. Руководить врачами-хирургами ему не приходилось, да он, видимо, и не считал себя достаточно компетентным для этого. Он взял на себя установление очерёдности направления раненых в ту или иную палатку, то есть стал производить сортировку, и это сразу принесло пользу, особенно доктору Симоняку. Легкораненые, поступавшие к нему, хотели все попасть первыми. У входа в палатку образовалась шумная толпа, отвлекавшая от работы. После вмешательства Сангородского там установился нужный порядок.

Почти все первые прибывшие раненые не имели карточек передового района (документ военно-медицинского учёта, подтверждающий факт ранения или заболевания. Прим. ред.), никто из них не побывал в полковых медпунктах. Как потом выяснилось, дивизия вступила в бой, чтобы задержать наступавших финнов, даже не развернувшись как следует. Не развернулись и полковые медпункты. В этот момент начсандив был занят тем, что приводил в порядок медслужбы пехотных полков. В бою их врачи были в первый раз и, естественно, растерялись. Медсанбату пришлось на всех поступивших раненых заполнять и карточки передового района, что отнимало много времени.

Заканчивая обработку последнего раненого, Борис, как и другие врачи, надеялся, что теперь, после бессонной ночи, все они отдохнут, поедят и поспят. Выйти из палаток, где они работали до утра, не было