— Недозволительно было тебе так говорить, — укорила Эбби мать суровым шепотом.

— Не будь такой заполошной, дитя. Вокруг ни души.

— Вокруг всегда кто-нибудь да есть, — не согласилась юная Уинтер. — Брод через реку совсем рядом. Умоляю, не говори о таких вещах даже потехи ради!

— Больше не скажу, ежели ты не станешь боле толковать про прокламацию.

— Но сие надобно обсудить! Он твой муж, а не твой хозяин. Он не может продать тебя на городской площади!

Хестер хотела было что-то сказать, но раздумала и со вздохом поглядела на измаранный ночной горшок у себя в руке. Десять лет назад она славилась красотой на всю колонию. А теперь ее волосы чаще всего представляют собой сбившуюся в колтун и пропитанную грязью массу кудряшек. Рассеянно потерев левое плечо, она поморщилась. Ужасный грибок уже охватил это ее плечо и начал неуклонно расползаться по спине. В жаркие дни вроде нынешнего ее пострадавшая кожа лопалась, выпуская млечную жидкость, липшую к волокнам ее бумазейной сорочки. Миссис Уинтер приходилось то и дело отклеивать ткань от кожи, чтобы не образовался струп, который потом придется срывать.

Эбби заметила ее маету:

— Тебе стало хуже?

— Верь, дитя, — нахмурилась мать, — я достаточно проста, чтобы потерпеть перед тобой. Какой же жалкой плаксой я стала!

— Да ничего подобного, хоть я и не представляю, как ты сохраняешь здравый рассудок. Ты взвалила тяжкую ношу с того дня, когда мы перебрались сюда.

— Не такую и тяжкую, ежели сравнивать с остальными, — ответствовала Хестер, перекрестившись. Затем она огляделась по сторонам и только после этого шепнула: — Знаешь, чего я хочу?

— Чего?

— Открыть свое плечо и спину, дабы солнце могло их исцелить.

— И тогда тебя, уж конечно, увидят и заставят понести наказание.

— Именно так, дитя.

Привыкнуть к постоянному жжению и зуду было невозможно, а домашние средства до сей поры не помогали несчастной женщине. Несмотря на то что ее ладная фигура продолжала притягивать взоры мужчин Сент-Олбанс, лицо и шея Хестер стали пепельно-серыми от питья снадобья из коллоидного серебра, к каковому понудил ее муж, и это, вкупе с грубыми рубцами вокруг глаз и трижды переломанным носом, сильно состарило ее облик.

Внимательно вглядевшись в лицо дочери, миссис Уинтер покачала головой:

— Быть проданной новому мужчине может обернуться к лучшему для меня.

— Но…

— Ты видела мое житье, ты знаешь, каков он.

— Я-то уж знаю! — ласково откликнулась девушка. — Но ты могла бы с ним развестись. — Она оглянулась, проверяя, не подкрался ли отчим сзади. Его не было, но она все равно перешла на шепот. — Ты могла бы с ним развестись и забрать меня с собою.

— А много ли женщин ты видела в колонии Северной Флориды, у коих довольно денег, дабы развестись с мужем? — засмеялась Хестер. — А взять тебя с собой я уж и вовсе не могу, поелику ты и есть цель продажи.

Последовала небольшая пауза, прежде чем ужас отразился на чертах Эбби. Ее мать заговорила более мягким тоном:

— Эбби, погляди на себя. Даже в этих условиях ты — миловиднейшая дева в колонии. Не хочу, дабы ты дурно помыслила обо мне, раз я оставляю тебя со столь грубым человеком.

— А что же мне остается?

— У меня есть план.

— Что за план?

— Тебе он себя выкажет с кроткой стороны. В сем я уверена. Ты запамятовала, но когда только взял нас к себе, он был терпимым, а порою и добрым. Конечно, тогда я была юна и прелестна. Ныне же я — всечасное бельмо у него на глазу со своей хромотой, со своим лицом и хворостями.

— Да нет, конечно же, я это помню, — возразила Эбби. — Это было всего несколько лет назад. Но это же из-за него ты охромела! А твое «лицо и хворости», как ты выразилась, несут следы от его неустанных кулачных ударов тебе по носу и глазам, и затрещин по ушам.

Хестер промокнула испарину на лбу:

— Ты все уразумеешь, когда будешь постарше.

— Взаправду? И что же я уразумею? Как ты дозволила этому хряку давать себе оплеухи и совокупляться с тобою день и ночь, будто ты покалеченная свинья?

Во взгляде миссис Уинтер на миг полыхнуло пламя, и ее дочь уже чаяла получить резкую отповедь, а то и пощечину — и тем, и другим мать выказала бы, что уберегла в себе хоть капельку силы духа. Но огонь в очах Хестер быстро угас, оставив по себе лишь безразличный взор. Вместо отповеди она лишь развела руками:

— Мы страдаем ради детей, а не ради себя.

— И что же сие должно означать? — сдвинула брови девушка.

Повернувшись, Хестер зашагала к ручью. Эбби последовала за ней, дожидаясь отклика. Увидев, как мать зачерпнула горсть песка у воды и бросила его в ночной горшок, дочь со вздохом последовала ее примеру. Они принялись надраивать внутренности пальцами, соскребая песком затвердевшие отложения фекалий, а потом сполоснули горшки в ручье и осмотрели их.

— Прекрасно, — произнесла Эбби. — Не говори, если не хочешь. Но почему ты не можешь просто бросить этого ничтожного человечишку и его жалкое подобие жилища?

— Бросить? Ужели разум твой пожрали гадюки? — вздохнула ее мать. — Куда бы мы отправились, дитя, — в Грешный Ряд?

Эбби поняла, что та права. В 1710 году для женщин было не так уж много приятных вариантов в колонии Северной Флориды.

— Мне не нравится, как он на меня смотрит, — потупившись, призналась девушка.

— Он так смотрит на тебя добрых два года, хотя до сей поры ты этого и не понимала.

То, как Хестер произнесла это, заставило ее дочку опешить:

— Два года назад мне было тринадцать!

— Так, дитя, — подтвердила миссис Уинтер. — А теперь поразмысли над этим минутку, прежде чем говорить.

Эбби поразмыслила. В колониях, как и в Европе, минимальным законным возрастом для вступления девушек в брак было двенадцать лет, а для юношей — четырнадцать. Так было, сколько все себя помнили. И все же на памяти девушки мысль о сорокалетнем мужчине, совокупляющемся с ребенком, была возмутительна. Поэтому слова Хестер обрушились на ее дочь всем своим бременем, заставив Эбби впервые осознать, что затевается в их доме. Желудок подкатил ей под горло.

— Ты не подпускала его ко мне эти два года, — поняла она. — Вот почему ты приняла так много побоев и соитий. Ты защищала меня.

— Так, дитя.

Обнявшись, мать и дочь застыли на некоторое время, а когда они разомкнули объятья, Хестер сказала:

— Не твоя вина, что я выбрала этого угрюмого мужчину. — Рассеянно поднеся руку к лицу, она потрогала шишки на переносице. — Я делала, что могла, чтобы удерживать его эти месяцы.

— А теперь?