Он даже не закончил работу, но она была прекрасна.

«О, – подумал он. – О…»

Это было то, чем он должен был заниматься все это время. Не рисовать комиксы или придумывать тексты песен, а создавать подобное умопомрачительное взаимодействие цветов, форм и текстур. Это было его призванием, его умопомрачительным талантом.

Так почему он не мог представить это произведение искусства в готовом виде?

Джош широко раскрыл глаза, затем прищурился, но видел он только незаконченную работу. В его разуме, сером, плоском и безмятежном, не было ничего, кроме поднимающейся волны страха.

Несмотря на то, что прямо сейчас он не мог описать суровый взгляд на лице Одетт в своей песне, Джош прекрасно понимал – ничего не изменится. Это идет изнутри.

Он выглядел как тот, кто смотрел в будущее, полное абсолютной невозможности завести детей, сотворить одно-единственное прекрасное и оригинальное произведение. Вдохновение покинуло его навсегда.

Если Джошу нужна оригинальность, вдохновение и красота – все, что он когда-либо хотел, – то он должен заполучить это как Одетт или другие Достойные.

Ему придется стать коллекционером…

Иногда вечеринки становились сущим наказанием. Клаудия ненавидела большие собрания людей – и в том числе вампиров. Те смеялись над шутками «для своих», которые были ей непонятны, а за их разговорами она никак не поспевала следить.

Ей нравилось быть в компании одного или двоих. Беседовать о жизни и о будущем. О прошлом. Она встречалась с людьми, которые были свидетелями самой истории и при этом оставались в живых и могли об этом рассказать. Это было интересно. Не то что бестолковые ночи, полные танцев, смеха, обжорства и секса. Пожалуй, она была слишком серьезной, и в этом заключалась ее проблема. Другим же либо было все равно, либо они вообще не задумывались. Она хотела относиться ко всему так же, но в ней осталось слишком много от ее смертного «Я».

Ее парень, Джоэл, помахал рукой перед ее лицом.

– Ты голодная? Идем поедим. – Он ткнул ее. – Хватит мечтать. Идем. Скоро ночь, а ты тут сидишь, будто совсем не хочешь есть.

На самом деле ее мучило грызущее чувство голода.

– Да, голодная. Конечно. Но есть в компании мне не хочется.

Джоэл закатил глаза:

– Ты меня достала. Понимаешь? Достала, достала, достала!

– Ну, меня и саму это все достало. А тебя разве нет? Эта фатальность. Не надоело, что тебе всегда девятнадцать? Не хочешь узнать, каково это, когда тебе тридцать? Или сорок?

Клаудию обратили в 1942-м, за три недели перед выпускными экзаменами, и она всегда об этом жалела. Тогда она усиленно готовилась, очень старалась и знала все, что от нее требовалось. Могла написать доклад о любой из жен Генриха VIII, о детской смертности во всем мире, о системах голосования почти в любой стране. Войну на уроках они не обсуждали. Учителя говорили, что там все меняется слишком быстро, и нужно сначала подождать и только потом делать какие-либо выводы. Но если бы выиграла Германия, их учебники по истории полностью заменили бы, и это знали все.

Она была первой девочкой в своей семье, которая достигла столь многого, и одной из всего лишь пяти девочек, заканчивавших среднюю школу. Большинство ее подруг работали в магазинах, а некоторые даже записывались медсестрами, чтобы спасать жизни храбрых солдат. И находить храбрых раненых мужей. Порой Клаудия завидовала такой обычной жизни, но в то же время – знала, что ей самой причиталось гораздо больше.

Ее семья всегда была богата. Все благодаря обуви – ведь люди не могут без обуви. Отец много путешествовал по свету в интересах семейного бизнеса, хотя Клаудия знала, что дело было не только в этом. Он возвращался из своих командировок изнуренным и – нередко – раненым. Пальцы его каждый раз были в порезах и занозах, вокруг глаз залегали синяки. Руки были исцарапаны. Пока она училась, мать кормила ее постоянным, размеренным потоком здоровой и нездоровой пищи. Клаудия знала, что остальные в семье обходились без этого, тогда как ей еда требовалась, чтобы продолжать учиться. Редкое красивое яблоко. Толстые ломтики хлеба с маслом и малиновым вареньем. Иногда – если соседи объединяли свои ресурсы – кусок пирога. Клаудия знала, что ей жилось лучше других.

Однажды мать пожарила курицу и щедро приправила ее чесноком. Потом залила жирное мясо и картошку чесночным соусом, а по бокам выложила толстые ломти хлеба.

Вот что Клаудия помнила о еде, когда вызывала в памяти прошлую жизнь. Она не пробовала чеснок уже семьдесят лет, по крайней мере в обычном виде, хотя иногда бывало, что кровь, которую она пила, имела его привкус. И ей это нравилось.

Как-то вскоре после обращения она попробовала мертвую кровь – и слегла на несколько дней. Большинству вампиров не по нраву даже находиться рядом с мертвецами. Их отвращает запах: все, что было хорошего, оказывается испорчено, а некогда теплая кровь – остывшей.

Впрочем, попробовать стоило. Ее друзья-вампиры (все они путешествовали по миру) считали Клаудию сумасшедшей, и к такому же мнению приходили остальные вампиры, которым она об этом рассказывала. Но с каждым разом, когда она убивала что-нибудь живое, память о родителях ослабевала. Клаудия почти чувствовала это: память вырывалась и растворялась в инородной крови, что струилась по ее венам. Она не хотела забывать родителей, убитых теми же вампирами, которые обратили ее. Было бы лучше, чтобы они обратили и их, вместо того чтобы убить.

– Нам не нужны вампиры-старики, – сказали они тогда Клаудии. – Обойдемся без старых правил и без стариков. Чтобы быть среди нас, нужно быть молодыми.

Клаудия думала об отце и о тысячах ран, что нанесли ему вампиры. Тайная жизнь охотника на вампиров навлекла на него беду. Он был уже почти мертв, когда они привели Клаудию и обратили ее у него на глазах. Последним, что он увидел, были вампирские глаза дочери.

Теперь от родителей у нее оставались только воспоминания, и, когда ей выпадала возможность сделать это без посторонних глаз, Клаудия пила мертвую кровь, отчего испытывала слабость и тошноту, но сохраняла память.

Джоэл запрыгнул на диван и сделал с него сальто назад, едва не задев кофейный столик.

– А сорокалетний так сможет? Ты же хочешь всерьез состариться!

– Не хочу. Но я устала от всего этого. От этой жизни. Я живу так уже семьдесят лет. Если бы они хоть подождали, пока мне исполнится двадцать один… Тогда мне было бы гораздо легче, чем девятнадцатилетней. Меня бы брали на настоящую работу.

– В двадцать один ты была бы уже старая, – возразил Джоэл. – Кто хочет быть старым? Хотя ты и так будто старая. Грустная и нудная. Вот так.

И он ушел, подобно многим другим. После этого они еще иногда виделись, но отношениям настал конец.

Клаудия знала, что человеческие парни были такими же – резкими в решениях, не думающими о том, чтобы смягчить удар. Но затем они вырастали и превращались в мужчин. Приобретали способность заботиться, становились рассудительными. Она видела это в Кене – как он научился любить свою жену Соню и детей. Они все заботились друг о друге и о многом другом.