– Даже здоровой женщине требуется время, чтобы забеременеть.

– О, меня вполне устраивает эта работа, моя драгоценная жена. – Сунув руку под щеку, пальцами другой он пригладил мои растрепанные волосы, перебросил несколько прядей через мое плечо. – У нас есть целая вечность, чтобы делать детей.

Детей.

Значит – больше одного?

Под моей кожей что-то нежно зазвенело, точно слабо запульсировало возбуждение, ни одобрить, ни осудить которое я не могла.

– Будем надеяться, что вскорости к нам придет какая-нибудь загнанная лошадь, чтобы к моменту родов ты приготовил костяную колыбель.

Он глубоко вздохнул, обводя взглядом комнату, которую создал для меня. Кровать, табурет, книжная полка – и все. Ни ванны, ни стола, ни сундучка. Лишь четыре алебастровые стены, ограничившие маленький квадрат пространства, голые и скучные, как и остальной Бледный двор.

Это беспокоило его.

Я видела это – по тому, как плотно он сжал губы, как потер двумя пальцами висок, словно отгоняя головную боль. И сердце быстрее застучало в моей груди, потому что я могла использовать это в своих интересах.

Но он лишь вздохнул и сказал:

– М-м-м-м, но ведь за воротами всегда есть дерево.

Разрази его гром, я не продвинулась ни на шаг.

– Я голодна.

Брови его сошлись на переносице – возможно, оттого, что я вовсе не была голодна, и он это знал, но мне нужно было, чтобы он ушел, а пришла Орли.

– Хорошо. Я велю Орли принести тебя поесть, а сам меж тем осмотрю мосты.

– Спасибо. Я… уже могу двигаться?

Он неохотно кивнул:

– Я возьму тебя снова, как только ты подкрепишься.

Я села и невольно проводила его взглядом, завороженная покачиванием крепких ягодиц. Когда же дверь за Еношем закрылась, я уставилась на табурет, на котором стояли костяной тазик и глиняный кувшин с водой.

Чем дольше я туда смотрела, тем сильнее зудела кожа. Мне нужно вымыться, избавиться от его семени, верно? Какая женщина захотела бы ребенка от Еноша? Но если я здорова, сколько времени у меня получится избегать этой участи? А если это поможет заставить его открыть врата мертвым?.. Значит, придется смириться?

Я сглотнула.

Смириться? Или ты ждешь такого будущего с нетерпением, а?

Мои внутренние метания прервала Орли, вошедшая с блюдом, на котором лежали ломти хлеба и, судя по запаху, печеные груши.

– Ох, девка, глянь-ка. – Поставив тарелку на кровать, она подняла руки и пошевелила десятью безукоризненно чистыми пальцами. – Ни пятнышка гнили на моих старых костях. Че бы ты ни сделала с хозяином, продолжай в том же духе.

Я нахмурилась:

– Проблема в том, что я понятия не имею, что именно сделала.

Искренний смех всколыхнул полную грудь женщины:

– Всего лишь взяла этого мужчину в свои законные мужья.

Я быстро встала, подмылась, натянула сорочку и взяла теплый ломтик груши.

– И дала клятву, которая ему не очень-то нужна. Енош все равно запер бы меня здесь навечно, так что какая разница?

Служанка положила руку мне на плечо; плоть ее была холодна, но я все же ощутила приятное тепло.

– Разница, девка, в том, что хозяин не мог заставить тя поклясться.

Ничто не утомляет меня больше, чем заставлять.

Эти слова были одними из первых слов, с которыми он обратился ко мне.

Ну, он не выглядел слишком утомленным, когда заставлял меня глотать его семя или жестоко трахал меня в зад. Какая ему разница, подчинюсь я добровольно или нет? Особенно учитывая, как мало усилий ему требуется, чтобы заставлять меня? Никакой. Если только его не заботит мое о нем мнение.

Или мои чувства…

Желудок скрутило, когда я вспомнила о предложении его брата. «Я заставлю ее полюбить тебя, – сказал он тогда. – Она будет тебя обожать». Енош ответил молчанием. Я списала это на высокомерие и безразличие, но что, если то была неуверенность? Что, если им владеет вполне человеческое желание иметь семью, ребенка, что, если ему нужно, чтобы его любили?

Во рту у меня пересохло.

Смогу ли я когда-нибудь найти в своей душе привязанность к бессердечному богу?

Нет… не бессердечному.

Сказать, что у Еноша нет ни сердца, ни сострадания, значило бы солгать. Он вырыл могилу для Анны, в его глазах стыла боль по потерянной дочери, он согласился упокоить хотя бы детей…

Меня это тронуло.

Его маленькие добрые поступки, мое сочувствие его боли, понимание того, что смертные сами навлекли на наши земли его проклятье, – все это по чуть-чуть выскабливало из моей души ненависть к нему. Но от капли приязни до любви путь неблизкий.

Прожевав и проглотив грушу, я повернулась к Орли:

– Расскажи мне о Ньяле.

Она молча смотрела на меня, перетряхивая меха на кровати. Потом заговорила:

– Я увидела маленькую леди в тот миг, когда она пришла в этот мир. Я была ее кормилицей. Нянчила ее, смотрела, как она растет. Красивая была девочка. Первое предложение руки и сердца она получила в тот день, когда ей стукнуло всего тринадцать. Вздохнуть мне не давала, шпыняла за любую малость.

– Она пошла с Еношем добровольно?

Орли поджала губы и опустилась на край кровати, тупо разглядывая кость, потом повернулась ко мне с улыбкой: слишком напряженной, чтобы быть искренней.

– Ах, девка, как любая дочь любого лорда пойдет с любым незнакомцем, какого отец сочтет подходящим. Юная штучка шестнадцати лет от роду с запятнанной репутацией, потому что ее застукали как-то на конюшне с тем чертовым… – Она прикусила язык, проглотив окончание фразы, и принялась по новой перетряхивать те же шкуры. – Годы, десятилетия, века… уже и не помню, как звали того парня. Ох, как маленькая леди рыдала, когда хозяин привел нас сюда.

Значит, ее принудили, как и большинство девушек, вне зависимости от их положения.

– Он был жесток с ней?

– Девка, коли уж на то пошло, хозяин был жесток недостаточно, – вздохнула старуха. – Ох уж эти маленькие лорды и леди с их накрахмаленными чопорными задницами, никогда они не довольствуются тем, шо имеют. В комнате слишком холодно, лакеи слишком мертвые, вид трупов слишком ужасен.

– Ей не нравился Бледный двор.

– Нет, девка, не нравился, как бы хозяин ни обставлял его, стоило ей раскапризничаться, но он ведь был так увлечен энтой дурочкой.

Гм, единственное, что он сделал для меня с радостью, – это мой ошейник. Отчего-то у меня защемило сердце.

– Он действительно любил ее.

Опять защемило.

А что, если он все еще ее любит?

– М-м-гм-м, любил… – Тени, залегшие в морщинах старухи, сделались еще темнее, и она пробормотала: – Любил до смерти.

Я обхватила себя руками, спасаясь от