Девчонки были совсем зеленые, неоперившиеся и уже вступающие во взрослую, практически неизведанную и таинственную половую жизнь. Поэтому не мешало им помочь хоть как-то пройти курс молодого бойца. В школе, помимо основных предметов, учили, конечно, всякому, и автомат Калашникова на скорость разбирать, и картинки специальным паяльником на дощечке выжигать, и запеканку делать, и первую помощь оказывать, а про отношения мужчины и женщины – ни гу-гу. Ни намека, ни полслова. Стеснялись. Ни в одном учебнике такое предусмотрено не было. Пускали жизнь на самотек. Анатомию человека заканчивали проходить еще в восьмом классе, так, в общем-то, особо и не начав. Был предусмотрен всего лишь один-единственный урок – под сдавленный смех одноклассников – про размножение нас, млекопитающих. И то очень в общих чертах и совсем не вдаваясь ни в какие подробности про строение мужских и женских секретных органов. Никаких специальных книг и брошюр, пусть даже полумедицинских, в открытой продаже не было, а уж про фильмы, пусть даже полунаучные, и говорить глупо. Тема перехода из девичьего состояния в женское нигде, кроме подворотни, не обсуждалась, а в официальной педагогике так и просто была закрыта. Вот и решили устроить ликбез на довольно высоком уровне в лице профессора медицинских наук Владимира Бока.

Для поддержки такого смелого эксперимента Алена пригласила и своих друзей. У девчонок пусть будет своя торжественная часть, у взрослых – своя, и для создания праздничного и легкого настроения девочкам на вечер была выделена отдельная бутылка вишневого ликера Cherry Herring, купленная специально для этого случая в магазине «Березка». Впервые, можно сказать, – до этого девочки у Крещенских пили исключительно лимонад.

Подруги на дне рождения Кати

За столом уселись впритык – только что оформившиеся, округлившиеся, чуть подправленные гэдээровской косметикой Катькины подруги, вырвавшиеся практически на днях из школы и ворвавшиеся во взрослую жизнь, и солидные самодостаточные мудрецы, о каждом из которых можно было уже давно писать по отдельной книге. Стол уравнил всех. Застучали вилками-ножами, зазвенели рюмками, тяжелые блюда пошли по рукам. Алена только зорко следила, чтобы девочкам ни в коем случае не наливали из других бутылок – только из выделенной и по чуть-чуть.

– Так, Толя, мне перед родителями отвечать! Не усугубляй! – приструнила она Принца, который, почувствовав рядом молодую кровь, раздухарился и принялся подливать молодежи, не видя краев. – Поэтому поручаю тебе при всех важное задание! Наливаешь девочкам по глоточку! Без добавок! Бутылку надо растянуть на весь вечер! Ко взрослым это не относится, наши возможности абсолютно безграничны! – сказала Алена, широко улыбнувшись, и показала на маленький барный столик, где красовалась батарея заграничного питья в бутылках темного тяжелого стекла.

Катино 17-летие. Перед лекцией профессора Бока – небольшая прогулка по улице Горького. Советская площадь с Юрием Долгоруким

Бок, как вечный и непревзойденный тамада, блистал остроумием, обаянием, артистизмом и всем, чем только можно было блистать, и девочки, хохоча до икоты, немного расслабились и оттаяли. Лидка внесла большое дымящееся блюдо с мясом, плюхнула на стол, уж очень оно было тяжелым, и предложила:

– Сейчас под ребрышки выпьем холодной водочки!

Бок заулыбался, встал и поднял рюмку:

– Лидия Яковлевна, дорогая, никто еще не ставил передо мной такой оптимистической задачи! Вы, наверное, знаете, – обратился он к гостям, которые, собственно, давно были и его друзьями тоже, – что папа у меня был самым знаменитым хирургом во всем Саратове! И когда его спрашивали, почему он стал именно хирургом, он всегда отвечал, что для проктолога он слишком веселый, а для гинеколога слишком влюбчивый. А я никогда, например, не хотел быть ни хирургом, ни терапевтом, потому что до сих пор уверен, что хирургия – это терапия, доведенная до отчаяния. Решил сначала заняться урологией, но переметнулся, ушел совсем недалеко, в тот же район, в гинекологию. И, – он посмотрел на прекрасного художника Савву Барского, – могу тебе сказать как уролог художнику: мазок мазку рознь.

Первой басом засмеялась Света Горбунова, она смеялась всегда громко и именно первой, перед ней пролезть было совершенно невозможно. Она лихо поддернула на лоб чуть съехавший парик и, широко открыв рот, захохотала, громко и смачно выдыхая, словно питалась нутряным своим духом.

– Ха! Ха! Ха! – почти сказала она, обнажив все зубы до последнего, часть розовой десны, ребристое высокое небо, уходящее куполом далеко вверх, почти к мозгу, маленький смешной болтающийся язычок и заднюю стенку гортани. Ни один отоларинголог не мог бы к чему-нибудь придраться – все было безукоризненно. – Ха! Ха! Ха! – Света вторично подтвердила своим уникальным смехом услышанную шутку, и Бок, казалось, даже слегка зарделся. – Вовка, ну ты даешь! – Света по-молодецки хлопнула ладонью по столу так, что у соседей подпрыгнули тарелки. – Тебе на сцене выступать надо, уж намного талантливее будешь половины наших конферансье! Я-то знаю, о чем говорю! А ты все на посту! Скажи честно, не надоело?

– Это не может надоесть, Светик! Удивить, конечно, меня уже сложно, но ни в коем случае не надоедает. Так что донт уорри, далинг, not at all.

Вова с женой недавно принялись за изучение английского, что навело друзей на определенные мысли. «Как жалко, за кордон собрались», – сказала Лидка, но Алена мать успокоила: пока Бок хоть пару слов выучит на английском, не один год пройдет, не его это. В таком неожиданном решении винили, конечно, Володину жену, Жанну. И все, кроме нее, наверное, прекрасно понимали, как невероятно трудно ему будет отрываться от работы, друзей и Москвы. Именно ему, с его характером и жизнелюбием, именно в самый разгар жизни и карьеры, когда все схвачено, полно друзей и связей, когда ты самый молодой главврач большого московского роддома, тебя все безмерно любят, а сытая и безбедная старость уж точно гарантирована. Но все ставилось на сына, муж в расчет не брался. Поэтому Лидка и смотрела теперь на него с некоторой опаской, каждый раз немножечко прощаясь, немножечко отрывая от сердца и все больше осуждая Жанну. А Бока при встрече неизменно спрашивала, начал ли он говорить по-английски, и тот ей так же упорно отвечал: «Только со словарем. С людьми пока стесняюсь».

Архитектор Вова Ревзин, почувствовав некий спад в разговоре, произнес тост, подняв бокал за родителей такой замечательно девочки, выпил, крякнул и, даже не присев, стал с восторгом и азартом рассказывать про Москву, которую не просто любил, а очеловечивал.

Алена поняла, что момент настал. Она подмигнула Боку, дав понять, что да, уже пора, и профессор, наполнив свой