Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Нет, пожалуй, занятия более интеллектуального, чем изучение чистой математики, однако, вероятно, сам образ мыслей математиков обусловлен их физиологией. Можно ли считать совпадением, что математики и физики выросли из многих моих соучеников-чудиков, в школьные и студенческие годы обожавших играть в фрисби, вертеть на пальце подносы в столовой и жонглировать шапками? Видимо, благоприятную среду для развития незаурядных аналитических способностей создает определенный тип физической активности, требующий сложной координации движений при обращении с трехмерными предметами в пространстве. Даже Карл Гаусс, прославленный математический гений, с чьим мозгом мы познакомились в главе 1, говорят, покорил три вершины в Центральной Германии, чтобы проверить свои соображения относительно геометрии треугольников, а это требовало исключительных физических усилий и ловкости[264]. По мнению лингвиста Джорджа Лакоффа и психолога Рафаэля Нуньеса, отношения между математикой и физическими данными отнюдь не поверхностны. Они считают, что математическая мысль – это феномен, опирающийся на сенсорно-моторный опыт человека, а не чистое восприятие объективной истины. Лакофф и Нуньес писали, что «математика – это продукт нейронных способностей мозга, природы наших тел, нашей эволюции, окружения и долгой общественно-культурной истории»[265].
Для описания точки зрения, согласно которой когнитивные процессы порождаются не просто мозгом, а физическими организмами в целом и их взаимодействием с миром, ученые и философы применяют термин «воплощенное познание». Сторонники теории воплощенного познания делают особый упор на то, как определяют образ мыслей и поведения самые грубые физические особенности, скажем, общее строение организма и пространственное восприятие. «Наши тела и их перемещения по миру, обусловленные восприятием, делают львиную долю работы, необходимой для достижения наших целей, – пишут психологи Эндрю Уилсон и Сабрина Голонка, предполагая, что это избавляет нас от необходимости искать более абстрактные формы познания. – Этот простой факт целиком и полностью меняет наши представления о том, в чем суть „познания“»[266].
Воплощенное познание очевидно на примере колонии бобров, строящих запруду. Сначала бобры наваливают ветки на речное дно и придавливают камнями. На этой основе они возводят плотину, надстраивая конструкцию деревом и мусором. Чтобы укрепить структуру, они добавляют еще камней, кору, мох, прутья и грязь, которую наскребли со дна. Бобровые плотины обычно около метра в ширину и метра два в высоту, а их форма соответствует глубине реки и скорости течения. На первый взгляд творение бобра мало чем отличается от результата работы инженера, получившего образование в Массачусетском технологическом институте, если ему придется строить плотину из тех же материалов, вот почему бобер – символ Массачусетского технологического! Но теперь вернем в картину самих бобров. У каждого бобра есть острые, особопрочные топорики вместо зубов, мастерок каменщика вместо хвоста, перепончатые лапы Аквамена и крепкое коренастое сложение и мощные мышцы портового грузчика в миниатюре[267]. Если бы вам поручили разработать животное, основная задача которого – строить плотины в речках, скорее всего, у вас получился бы бобр. Однако бобр от природы еще и одержим одной – явно когнитивной – идеей посвятить себя строительству плотин. При звуке журчащей воды бобры так мобилизуются, что готовы трудиться, забыв обо всем, чтобы перегородить поток плотиной или починить прохудившуюся. Этот инстинкт ловко эксплуатировали охотники, добывавшие бобровые шкурки: они портили плотины и ставили ловушки на бедных зверьков, которые сбегались их чинить[268].
Примеров воплощенного сознания в природе еще много, но, пожалуй, самые наглядные мы найдем в области робототехники. Психолог Луиза Барретт в своей книги «За пределами мозга» приводит пример «швейцарских роботов», которые собирают предметы и складывают их кучками, как будто делают уборку[269]. Это сложное поведение не запрограммировано при создании роботов, а следует из основных принципов их дизайна. Роботы оборудованы набором пространственных датчиков, которые позволяют регистрировать предметы по бокам, но не спереди. Кроме того, движение роботов подчиняется простому правилу: если активирован датчик с одной стороны, поворачивайся в противоположную сторону. Поскольку робот не замечает предметов перед собой, он часто натыкается на них и подталкивает их вперед, но если он заметит сбоку второй предмет, то сворачивает, поэтому первый предмет образует со вторым зародыш будущего скопления, и этот процесс продолжается неопределенно долго. Опрятность швейцарского робота – прекрасный пример того, как простые физические способности вроде умения толкать, ощущать и поворачивать порождают сложные паттерны поведения безо всякого планирования и вертикального когнитивного контроля.
Устройство человеческого тела тоже определяет наше поведение. Если у вас есть собака, то, вероятно, временами у вас возникает желание сказать ей, чтобы она сама себя выгуливала, кормила и вообще ухаживала за собой. Была бы ваша собака чуточку умнее, и вы просто объяснили бы ей, как это делается, и предоставили бы ей полную самостоятельность, а сами беззаботно ходили бы на работу, в гости, ездили бы в отпуск и так далее. Но на самом деле, даже если бы у вашей собаки вдруг появился человеческий интеллект и она заговорила бы человеческим языком, очень велика вероятность, что она все равно осталась бы беспомощной, как младенец. Она не могла бы сама открывать почти все двери, не могла бы включать и выключать воду, готовить себе еду и, разумеется, ходить за покупками. А все потому, что среда нашего обитания продумана только для нас, людей, и оборудована с учетом наших поведенческих возможностей – психолог Джеймс Гибсон называет их очевидными возможностями, или аффордансами[270]. Дверные ручки, компьютерные клавиатуры, стулья и кровати – все они предлагают аффордансы, приспособленные к нашей анатомии. Мы ходим на двух ногах, обладаем бинокулярным зрением, тонкой моторикой, способностью брать предметы – и без всего этого почти все простые занятия, которым мы предаемся, стали бы нам недоступны.