Иногда искусство допроса заключается в том, чтобы дать возможность подумать и сказать правду. Как самый выгодный выход. Ванзаров терпеливо ждал. Пока Иона Денисович в душе боролся с самим собой.

– Что может случиться? – наконец проговорил он.

– Вам должно быть виднее. Могу сделать предположение…

– Делайте…

– Ваша жена умерла не случайно. Герман Калиосто потерял силу не случайно. Сверчков застрелился не от безнадежной любви…

– Каков ваш вывод?

– Около вас происходит нечто, что несет большую опасность.

– Вот оно что. – Иртемьев задумался. – Говорите прямо, что вы хотите…

Именно этого нельзя было делать.

– Покажите снимки ваших опытов фотографирования мысли, – сказал Ванзаров. – Все, какие возможно.

– Не могу, – последовал быстрый ответ.

– Они пропали?

– Нет, на месте. Показать не могу.

– По какой причине?

– Не позволю полиции совать нос в мою научную работу, – сказал Иртемьев с улыбочкой. – Хотели напугать меня чистейшей белибердой? Опасность, значит, вокруг меня бродит. Ох, испугался… Да мне дела нет до мальчишки, что застрелился. И жены не жалко. Освободился от хомута… А Калиосто просто дурак. Достаточная причина?

– Благодарю вас, вполне.

Иртемьев уже не мог остановиться. Ровный тон Ванзарова разозлил его окончательно.

– Охранкой меня стращать будешь? Прокурором? Кем еще? Судебным следователем? Или старой дурой Рейсторм с биноклем у слепого глаза? А вот тебе, это видел? – Он выставил крепко сбитую фигу. – На, получи! Ты, Ванзаров, наглец и глупец! Думал провести меня? Да я тебя насквозь вижу! Твои хитрости и ловушки вот так…

Иона Денисович разжал фигу и дунул на ладонь, будто сдувая пыль.

– Не знаешь, с кем связался, юноша… И лучше тебе не знать… Чтоб ноги твоей в моем доме не было!

За окном вспорхнула парочка белых голубей.

Ванзарову осталось только поклониться и оставить поле боя.

Иногда бывает полезно проигрывать.

Чиновники Департамента полиции, столпы закона, надежа порядка, краса и гордость господина Зволянского, жались к стене пойманными мышами. Сам директор счастливо избежал этой участи, вовремя разгадав козни Лебедева. А потому срочно укатил в министерство внутренних дел, бросив подчиненных на произвол судьбы. Или на заклание, уж как придется.

Между тем Аполлон Григорьевич только входил во вкус. Прогуливаясь мимо шеренги форменных сюртуков, он говорил вдохновляющую речь, от которой один из чиновников чуть не грохнулся в обморок. Товарищи вовремя удержали. И ведь ничего страшного Лебедев не сказал: наука дошла до таких высот, что научилась фотографировать мысли. Поэтому сейчас будут сфотографированы мысли каждого, после чего занесены в картотеку для дальнейшего изучения. Упираться и жульничать не стоит: фотографии выдадут любые мысли. Ну чего тут бояться?

Однако чиновники испытывали иные чувства. И принялись старательно думать только о хорошем и благородном, а именно о господине Зволянском. О чем же еще думать чиновникам, как не о начальстве.

Из саквояжа Погорельский извлек странный предмет, который состоял из запаянных воском пробирок, в которых плескалась прозрачная жидкость. Из каждой пробирки выходил крученый медный провод, какие используют в электрических звонках. Концы всех проводов соединялись пучком в главной пробирке.

– Это что за осьминог? – спросил Лебедев, подергивая провод.

Действительно, прибор был похож на морского гада. Доктор стал взволнованно объяснять, что имеет честь представить свое изобретение: прибор под названием фотосфенофор. Пробирки – это динамоды, которые призваны принимать от человека животную магнетическую энергию, преобразовывая в световую. Динамоды будут накапливать энергофоры и по проводам передавать в главный динамод, в который сходятся провода. Через 15–20 минут опыта основной динамод должен отдать накопленные энергофоры, то есть засветиться особым фосфорическим светом. Правда, не все способны его увидеть. А только сенситивы.

Лебедев прикинул, что через двадцать минут опыта и держания пробирок можно недосчитаться нескольких чиновников. Особо взволнованных. Околеют от страха и света неэнергофорного не увидят. Он отказался от эксперимента. К большому огорчению Погорельского. Зато с большим рвением криминалист занялся подготовкой к фотографированию мыслей.

По его приказу из чулана уборщика были вынесены ведра и швабры, а вместо них поставлен столик, на котором разместились магнитная машинка и батарея. Для чистоты эксперимента Лебедев предложил не прикрывать голову чиновника резиновой перчаткой: пусть мысли получатся яснее. Погорельский обеспокоился, что может быть ощутим легкий удар тока. На что Аполлон Григорьевич заметил:

– И не такие удары сносили орлы наши!

Услышав, с чем именно предстоит иметь дело, орлы приуныли. А мелкорослый чиновник запросил помиловать: у него жена и детки малолетние. Лебедев не знал жалости, когда занимался наукой. Машинка была соединена с гальваническим элементом, второй провод лег на фотографическую пластинку. Можно было начинать.

Лебедев обратился к шеренге затихших чиновников:

– Добровольцы?

Таких не нашлось.

Тогда он выдернул ближайшего. Чиновник упирался, отнекивался, молил о пощаде, но это не помогло. Лебедев затолкал его в чулан, натянул на руку резиновую перчатку, в нее сунул пластинку, обернутую черной бумагой, приложил к виску. И захлопнул дверь.

– Начинайте, доктор!

– Прошу не шевелиться, – раздался из чулана голос Погорельского.

Тихо загудела машинка. Чиновники боялись вздохнуть.

Что-то щелкнуло. Раздался крик, как будто беднягу проткнули иглой.

– Готов! – радостно сообщил Аполлон Григорьевич. – Кто следующий?

Чиновники бросились врассыпную, как крысы не бегут с корабля. Лебедев кричал им вслед: «Стой!», «Держи!», «Хватай!» – но пальцем не шевельнул, чтобы поймать. Хотя мог бы отловить парочку.

Из чулана вышла жертва эксперимента. Чиновник пошатывался, взгляд блуждал, волосы торчали иголками.

– Ничего, брат, – сказал Лебедев, легонько похлопав его по загривку и отпуская с миром. – Мыслишь – значит, существуешь…

Погорельский выглянул в опустевший коридор:

– А где же остальные?

– Да ну их. – Аполлон Григорьевич добродушно махнул рукой. – У чиновников мысли сходятся. Хватит нам одной фотографии…

Доктору оставалось только натянуто улыбнуться. Кто бы мог знать, каким разочарованием бурлил его животный магнетизм.

Владелец «Виктории» господин Ланге изо всех сил держал уровень первоклассной гостиницы. В довольно просторных номерах было проведено электрическое освещение. Для удобства постояльцев подавались омнибусы к подъездам, а для их развлечения имелись русский и даже французский бильярды. Ресторан старательно копировал французскую кухню, а портье были вышколены к услугам гостей. То есть зарабатывали чаевые относительно честно.