Портье Осьмушкин был любезен, но непреклонен. Ни уговоры, ни купюра не действовали. Все попытки он пресекал одной и той же фразой: «Прошу простить, сведения о постояльцах не предоставляем-с». Строгость портье была подкреплена сторублевкой и просьбой никому более не сообщать номер. Господин, который пытался выяснить у него, в каком номере остановился месье Калиосто, об этом не догадывался. Или не понимал, что предлагать портье первоклассного отеля пятерку довольно наивно. За пятерку Осьмушкин был категорически неподкупен. И даже за червонец.

Повторив безуспешную попытку, господин отошел к креслам не слишком обширного холла. Развернув свежий «Листок», он то и дело поглядывал на лестницу, не скрывая намерений поймать месье Калиосто, раз ему не назвали номер. Выгнать его Осьмушкин не имел права, отчего раздражался. Бывают же такие упрямые и неприятные личности: глядишь, проторчит в кресле до вечера. И никак его не прогнать.

Страдания портье закончились самым легким образом. Не прошло и четверти часа, как сверху спустился месье Калиосто. Он был сумрачен, будто впитал настроение петербургских небес. Когда перед ним возникла невысокая фигура, Калиосто отпрянул от неожиданности. Узнав того, кто ему поклонился, он не выразил радости от встречи:

– Что вам угодно?

– Позвольте отнять у вас немного времени, – сказал Мурфи, старательно улыбаясь. Чего ему делать не стоило. Некоторые лица имеют странное свойство: улыбка разоблачает, натянутое движение губ раскрывает истинную сущность характера. Как волшебное зеркальце, в котором красавец-принц оказывается злобным карликом.

– Что вам угодно? – повторил Калиосто, не желая общаться с этим господином хотя бы потому, что тот был свидетелем его позора. Не говоря о прочем…

– Вопрос столь деликатного свойства, что требует некоторого уединения. – Мурфи жестом указал на портье, который был чрезвычайно занят конторской книгой. – Обещаю, дело исключительной важности…

– У меня нет и не может быть с вами никаких дел.

Мурфи согласно поклонился.

– Понимаю вашу досаду… Позвольте заметить, что я был крайне опечален произошедшим и выражал вам сочувствие.

Калиосто не мог вспомнить ни одного зрителя в «Ребусе», который бы выражал нечто похожее на сочувствие. Только презрительные ухмылки и смешки.

– Пришли, чтобы напомнить и сделать мне больно? – спросил он.

– Ни в коем случае! – Мурфи был сама доброжелательность. – Могу раскрыть причину постигшей вас неудачи.

– В чем ваш интерес?

– Давайте обсудим это у вас в номере…

Выбор между неприятным гостем и мучением неизвестности делать не пришлось. Калиосто повернулся и пошел по лестнице. Предоставляя Мурфи следовать за ним. Он постучал в номер и нарочно громко предупредил Люцию, что возвращается не один. Девушка открыла и, увидев гостя, задала немой вопрос: «Зачем?» Калиосто ответил еле заметным движением глаз. Она отошла к дивану, не считая нужным показывать доброжелательность.

Мурфи вошел, огляделся и одобрительно хмыкнул.

– Прошу вас сообщить, что желали. – Калиосто не предложил ему сесть.

– А как же наш уговор, месье маг?

Интонация, в которой слышались издевка и превосходство, заставила проявить выдержку. Калиосто ничем не выразил своих чувств.

– Какой уговор, господин Мурфи?

– Я назову вам виновника, а вы поможете мне в одном небольшом дельце…

– Я не занимаюсь «дéльцами», – ответил Калиосто.

– Простите, месье, я имел виду ваши выдающиеся способности по угадыванию мыслей, так сказать…

Люция осторожно кашлянула. И без ее намека господин этот, каждая сказанная им фраза, каждая интонация вызывали нестерпимое желание пристукнуть его диванной подушкой или раздавить каблуком, как жабу. Калиосто поборол это желание.

– Очень хорошо, господин Мурфи, – проговорил он медленно, чуть наклонив голову, чтобы завладеть его взглядом. – Будьте добры, подойдите поближе…

Мурфи послушно приблизился.

– Очень хорошо… Еще… Еще… Очень хорошо… А теперь слушайте меня… – И Калиосто щелкнул пальцами…

…Щелчок.

Мотнув головой, Мурфи потер виски.

– Да, простите… Задумался… Так о чем я?

Калиосто сидел на диване рядом с Люцией. Он был спокоен, просветлел лицом, как будто настроение его переменилось в лучшую сторону. Как иногда бывает с петербургскими ветрами.

– Вы хотели сообщить причину того, что случилось в «Ребусе».

– Конечно… – Мурфи принял независимую позу, раз уж сесть не предложили. – Вас заманили в ловушку с определенными целями. Сейчас еще рано о них говорить, но мне точно известно, кто виной всему…

– Назовите его имя, господин Мурфи…

– Не кто иной, как Иона Денисович Иртемьев, – последовал ответ. – Это он подстроил грязную игру с далеко идущими целями…

– Печально слышать, – сказал Калиосто.

Равнодушный тон совсем не годился. Вместо того чтобы гореть мщением, маг казался ленивым и равнодушным. Что не входило в планы Мурфи.

– Разве вам не хочется достойно отомстить? – спросил он.

– Наш долг прощать…

Христианское смирение было неуместно. Тем более химик верил только в таблицу Менделеева.

– Вы хотите простить Иртемьева? – Мурфи не заметил, как повысил голос. – Этого негодяя, который обманул вас, заставил пережить стыд и может наделать еще больших гадостей?

– Нас это не касается, – тихо сказала Люция. – Наши гастроли в столице заканчиваются через неделю.

– Желаете торжества справедливости – обратитесь в полицию, господин Мурфи. – Калиосто вынул из кармашка жилета часы. – Вы просили четверть часа, прошло полчаса. Не смею задерживать…

Весь план рушился на глазах. Маг не желал делать то, что от него требовалось, и это было так логично. И время куда-то делось… Мурфи вынул свои часы и убедился, что время его обмануло.

– Как я не заметил, – пробормотал он.

– Время иногда исчезает, – сказал Калиосто, взяв руку Люции в свою. – А теперь прошу вас покинуть наш номер…

Так просто сдаться Мурфи не желал.

– Позвольте! А наш уговор?

– Нет и не было никакого уговора, господин Мурфи. С людьми вашего сорта нам разговаривать не о чем. Всего вам доброго.

Его выставляли вон. Как прислугу. Как дворовую шавку. Его, выпускника Петербургского университета, химика-естественника. И кто посмел? Какой-то заезжий шарлатан. Подобное оскорбление нельзя так оставить. Мурфи медленно надел шляпу, выразив презрение к этому дому.

– Ты еще пожалеешь, шут цирковой, – с холодной злобой проговорил он, погрозил кулаком, неторопливо вышел и со всего размаху шарахнул дверью. Зазвенели подвески люстры.