В первых же строках Джейн высказала свое бескомпромиссное и недвусмысленное намерение: «Эта книга – атака на современное планирование и перестройку городов»14. А дальше следовал убедительный, остроумный, трезвый, но безжалостный разнос планировщиков и их идей. Джейкобс откровенно назвала эту профессию «псевдонаукой», в которой «годы обучения и масса тонких и усложненных догм базируются на сущей чепухе», начиная с экономического обоснования этого процесса. «Экономическое обоснование современной перестройки городов – это чистой воды ложь», – писала она. Такие процессы требуют миллиардов долларов налогоплательщиков плюс «огромных недобровольных субсидий, вытягиваемых из беспомощных жертв», которым приходится переселяться или испытывать на себе иное влияние схем городской модернизации. И все это делается во имя достижения иллюзорного «повышения налоговых отчислений» – «миража, достойного жалости жеста в сравнении со все более увеличивающимися общественными расходами, идущими на борьбу с дезинтеграцией и нестабильностью, охватывающей жестоко разрушаемые города». Печальные результаты подобной ложной бухгалтерии говорили сами за себя. Джейкобс писала:

«Существует печальный миф о том, что, если бы у нас было достаточно денег – сумма обычно исчисляется сотнями миллиардов долларов, – мы смогли бы за десять лет снести все наши трущобы, обратить вспять разложение огромных унылых серых поясов вчерашних и позавчерашних пригородов, закрепить на месте блуждающий средний класс и его блуждающие налоги и, возможно, даже решить проблему дорожного движения.

Но посмотрите на то, что мы построили, получив первые несколько миллиардов. Возведенные для малоимущего населения кварталы стали худшими в истории центрами бандитизма, вандализма и общей социальной безнадежностью. Они гораздо хуже тех трущоб, которые должны были заменить. Дома для людей со средними доходами являют собой истинные чудеса уныния и регламентации, в которых нет никакой жизненной силы и энергии городской жизни. Роскошные жилые проекты изуродованы своей абсолютной пустотой и претенциозной вульгарностью. Культурные центры неспособны поддержать хороший книжный магазин. В общественные центры не ходит никто, кроме бездельников, которым все равно, где слоняться. Коммерческие центры, ставшие бледной имитацией стандартных пригородных сетевых магазинов. Променады, которые идут из никуда в никуда и по которым никто не гуляет. Скоростные трассы, уродующие великие города. Это не перестройка городов. Это разграбление городов».

Второй основной псевдонаукой стала борьба с трущобами. Используя язык медицины, Джейкобс писала: «Медицинские аналогии, будучи примененными к социальным организмам, оказываются притянутыми за уши. Нет никакого смысла сравнивать происходящее в городе с химическими процессами в организмах млекопитающих». Тем не менее Джейкобс использовала медицинскую аналогию в собственных интересах, сравнив ортодоксальное модернистское градостроительство с «намеренно навязываемыми суевериями» медицины XIX века, «когда врачи верили в кровопускание, необходимое для выпуска вредоносных жидкостей, якобы являвшихся причинами болезней». Если уж и использовать научную медицинскую аналогию, то Джейкобс предлагала другую: «Больным людям нужны силы, а не обессиливающие их процедуры». Догма «трущоб» основывалась на ряде убеждений, воспринимаемых как должное: коммерция и промышленность в сочетании с жильем ведет к загрязнению, перенаселению и моральным патологиям; высокая плотность жилья ведет к опасному перенаселению; отсутствие достаточных зеленых площадей заставляет детей «играть на улицах» или в «мусоре», что по определению вредно для здоровья и небезопасно; что узкие улицы и небольшие кварталы неэффективны для дорожного движения, на языке планировщиков… «плохо и бессмысленно проложены»; что старые дома превращаются в трущобы и ветшают без должного ухода. Исходя из подобных предположений, кварталы, подобные Гринвич-Виллидж или Норт-Энд в Бостоне, должны быть признаны «трущобами»: по мнению ортодоксальных градостроителей, они переживали «последние стадии разложения».

Хотя двадцатью годами ранее бостонский район Норт-Энд, расположенный между промышленной набережной и старым центром города и характеризовавшийся низкой арендной платой, был заселен преимущественно иммигрантами и выглядел довольно неприглядно, в 1959 году Джейкобс увидела совершенно другую картину. Многие жители приобрели дома в собственность и привели их в порядок – на собственные средства, поскольку жителям районов, которые официально считались трущобами, было практически невозможно получить банковские кредиты. В Норт-Энде процветали малые предприятия – «великолепные продуктовые магазины» соседствовали с малыми предприятиями и ремесленными мастерскими. «На живых улицах играют дети, люди идут за покупками, прогуливаются, общаются друг с другом». В районе «царит живая, дружелюбная, здоровая атмосфера». Джейкобс писала: «Мне подобный район не кажется трущобным». И социальная статистика подтверждала ее впечатление – в районе отмечался низкий уровень заболеваемости, детской смертности и преступности. Но несмотря ни на что, знакомый банкир уверял Джейкобс, что Норт-Энд – это «худшие трущобы Бостона», поскольку на одном гектаре располагается безумное количество домов – целых 275! «Вам следовало бы иметь побольше таких трущоб», – ответила собеседнику Джейн.

Норт-Энд и сходный с ним Вест-Энд Бостона были предназначены для городской модернизации, которая просто уничтожила бы их. Джейкобс допускала, что «намерения» планировщиков и архитекторов, разрабатывавших эти планы» были «в высшей степени достойными» – они стремились улучшить положение в городах в эпоху субурбанизации. Проблема заключалась в том, что они слишком уж много внимания уделяли тому, «что святые и шаманы современного ортодоксального планирования говорили о том, как должен работать город и что должно быть полезно для обитающих в нем людей и бизнесов».

Джейкобс подвергала критическому анализу всех гигантов городского планирования ХХ века, начиная с Эбенезера Говарда и его города-сада. Он был настолько убежден во врожденной порочности города, которым в его представлении являлся промышленный город XIX века, знакомый нам по романам Диккенса, что «его рецептом спасения людей было уничтожение города» и замена его полной противоположностью, то есть доиндустриальными английскими особняками и деревнями, отделенными во времени и экономическом пространстве от реального города. «Его цель заключалась в создании самодостаточных малых городов – очень симпатичных, если вы послушны, не имеете собственных планов и не возражаете против того, чтобы провести всю свою жизнь среди людей, не имеющих собственных планов». Говарда Джейкобс обвиняла в том, что он выдвинул две основополагающие идеи современного планирования: «сортировка» городских функций с тем, чтобы «определенным образом отделить их друг от друга»; и видение основной проблемы в «обеспечении здорового жилья», которое, по его мнению, должно было обладать «физическими качествами пригорода и социальными свойствами маленького города», а не крупного современного города. Практически все современные идеи городского планирования родились и развивались на основе этих дурацких предположений.

Затем Джейкобс перешла к верным ученикам Говарда, американским децентралистам – Льюису Мамфорду, Кэтрин Бауэр, Кларенсу Стейну, Генри Райту и членам Ассоциации регионального планирования Америки, которые всегда выступали против улиц и против плотности – а следовательно, против других людей: «Присутствие множества других людей является в лучшем случае неизбежным злом, и цель правильного городского планирования заключается в создании хотя бы иллюзии изоляции и пригородной приватности». Децентралисты, как и Говард, были истинными антиурбанистами: «Великий город был Мегалополисом, Тиранополисом, Некрополисом, чудовищем, тиранией, живым мертвецом. И он должен исчезнуть». Неудивительно, что эти люди не могли разглядеть реальный город, давно прошедший наихудшие времена XIX века: «Как нечто настолько ужасное может заслуживать хотя бы попытки понимания?». Реальные города, писала Джейкобс, «это лаборатории, где постоянно совершаются пробы и ошибки, случаются неудачи и успехи». Но планировщики «отвергли изучение неудач и успехов в реальной жизни», «утратили любопытство… и руководствуются исключительно принципами, проистекающими из поведения и внешнего вида городков, пригородов, туберкулезных санаториев, ярмарок и воображаемых городов мечты – то есть из чего угодно, кроме самих городов».