Я вспомнила, как родители, проводя время с гостями, говорили: Сегодня тебя Конрад спать уложит. Это ведь хорошо, правда? И прибавляли, обращаясь к кому-то другому: Они так чудесно ладят, Конрад так ласков с малышкой.

А потом Конрад как раз и начинал рассказывать мне страшные истории, полные разнообразных чудовищ – огров, демонов, призраков. Будь хорошей девочкой, а то придет Од-Гугги. А шаги, которые ты слышала, это Дверовой, пробиравшийся под землей по краю угольного пласта. И, разумеется, всегда мог появиться мистер Смолфейс, способный просочиться даже в самую узенькую водопроводную трубу и в любой момент выглянуть из унитаза или из раковины, ибо всегда пребывал в поисках пищи. Но все же вечера в обществе Конрада были для меня, должно быть, поистине драгоценными. Я помню, какое возбуждение меня охватывало, когда пора было ложиться спать, и как стучало и трепетало мое сердечко, когда мой старший брат спрашивал: Как сильно ты меня любишь, Бекс? И я кричала: Очень сильно! Вот так! Вот так! – и широко раскидывала руки в стороны.

Увлеченная воспоминаниями, я не сразу заметила, что Эрик Скунс бросает на меня гневные взгляды. Он, конечно, всегда меня недолюбливал, но в тот день я прямо-таки физически ощущала его ненависть. Интересно, с чего бы это? Насколько я знала, религиозным фанатизмом он не отличался. Я заставила себя не смотреть на мемориал и сосредоточиться на проповеди.

Капеллан как раз провозгласил первый гимн: «Когда Рыцарь завоевал свои шпоры», и я уставилась в книгу псалмов, но слова так и плясали у меня перед глазами. Рядом со мной Персиммон и Споуд беззвучно повторяли слова псалма, но по их хитрым физиономиям было нетрудно догадаться, что поют они некую неканоническую, а возможно, и неприличную его версию. Я снова попыталась сосредоточиться, но у меня было такое ощущение, словно на голову мне вот-вот рухнет потолок. И те слова с банки «Золотой сироп» уже успели выпустить на волю пчелиный рой.

Постарайся быть сильной, твердила я себе. Всего и выдержать-то нужно полчаса. Ты это сможешь, если все время будешь смотреть на страницу с гимном, а не на тот цветной витраж. Я попыталась вздохнуть поглубже, но грудь моя была точно свивальником стянута. Больше всего мне хотелось куда-нибудь сесть, но этот чертов псалом, похоже, был бесконечным. Сколько же там строф? – в ужасе подумала я и, невольно подняв глаза, снова посмотрела в сторону витража. И точно под витражом увидела его – в дальнем конце своего ряда. Он был ярко освещен солнцем, и волосы его так и сияли, а в стеклах очков отражалась алая роза Тюдоров…

Да, это был он, тот самый мальчик, которого я видела в свой первый день работы в школе; тот самый блондин со значком префекта. Он смотрел на меня, опутанный паутиной солнечных лучей, просачивавшихся сквозь витраж, посвященный моему брату, и улыбался, словно говоря: Ну, и как же сильно ты меня любишь, Бекс?

И я не выдержала: резким движением прижала ко рту ладонь и выбежала из школьной Часовни как раз в тот момент, когда в позолоченном солнцем воздухе звучали последние строки торжественного гимна.

Глава седьмая

Классическая школа для мальчиков «Король Генрих», 28 апреля 1989 года

Все это время Эрик Скунс следил за мной и, должно быть, заметил, как сильно меня что-то расстроило. Он нагнал меня уже в переходе, ведущем в главное здание, – здесь по обеим стенам висели памятные таблички с именами тех учеников и учителей школы, что погибли на войне. Переход был буквально залит светом, и казалось, будто находишься в аквариуме. Я остановилась, держась рукой за стену, чтобы немного прийти в себя и успокоиться. От пережитого волнения меня даже подташнивало и сильно кружилась голова.

Никакого мальчика там не было, уговаривала я себя. Не было там никакого мальчика. Но я же ясно его видела! Прямо под витражом, посвященным моему брату…

– Мисс Прайс, что с вами? Вам нехорошо?

Скунс строго смотрел на меня и казался каким-то напряженным и будто озябшим. Или напуганным. В общем, выглядел он как человек, которого заставили разворошить осиное гнездо или дотронуться до умирающего пса. Ничего себе, думала я. Дорого же ему это далось – сперва пойти за мной, а потом еще и сочувствие изобразить. А все, разумеется, во имя долга; долгу Скунс был фанатично верен.

– Ничего страшного, жара, должно быть, так на меня подействовала, – сказала я. – Постою здесь минутку и буду в полном порядке.

Он то ли фыркнул, то ли вздохнул. И я поняла, что его беспокойство вызвано не столько заботой обо мне, сколько – и куда больше – опасениями, что ему, возможно, придется возиться с потерявшей сознание женщиной в узком коридоре как раз в тот момент, когда тысяча мальчиков хлынет туда из Часовни после окончания Ассамблеи.

Скунс нервно откашлялся и предложил:

– Может быть, вам стоит заглянуть в наш медицинский кабинет?

Я покачала головой:

– Нет-нет, у меня уже почти все прошло. – Я снова закрыла глаза, хотя голова у меня больше не кружилась. Я, пожалуй, даже радость испытывала: значит, этот хам испугался! Но чего он боится? Скорее всего, именно моей принадлежности к женскому полу. Я кажусь ему исходно чужеродной в этой «обители истинной мужественности». Из Часовни донесся грохот – это вставали со скамей десятки сотен мальчиков. Пора уходить, подумала я. Еще минута, и они будут здесь. Я прямо-таки чувствовала, как мальчишкам не терпится поскорее оттуда вырваться.

Я открыла глаза, в упор посмотрела на Скунса и с неким затаенным злорадством сказала:

– Понимаете, у меня, должно быть, просто критические дни. Я в это время часто головокружениями страдаю, даже короткие обмороки случаются. И кровотечение всегда очень сильное.

Скунс моментально побагровел. Лицо его стало почти того же пурпурного оттенка, что и чернила в копировальной машине «Банда».

– Давайте я все-таки провожу вас к медсестре, – с трудом выдохнул он и, подхватив меня под локоть, чуть ли не волоком потащил по переходу. Он был буквально охвачен ужасом; его страх был физически ощутим, а рука судорожно вцепилась в мой рукав. Честно говоря, он бы, наверное, и в обморок грохнулся, если б случайно коснулся моей кожи. Я покорно шла за ним, улыбаясь про себя и слыша за спиной приглушенный голос директора, высказывавшего учащимся свои последние напутствия.

Еще мгновение – и из Часовни толпой вырвались мальчики. Как раз в этот момент мы со Скунсом, свернув за угол, оказались в Среднем коридоре, прямо у дверей нашего Маленького Театра.

– Вот. Здесь вы сможете спокойно присесть, – сказал Скунс, ловко нырнув вместе со мной в двери театра, чтобы не оказаться на пути