кто самые ужасные, самые мелочные буржуа? Французы! Зефирные французы. Да, да.

Но Федя был недоволен такой репликой. Глеб не понимал, что здесь – рана, его рана, а у Глеба этой раны не было.

То же было, когда Федя, уже на хуторе, свел его в лес, к прудам, где и в этом году, как и тогда, старая утка выводила своих утят, по-матерински тихо крякая.

– Да, утка, действительно. Интересно.

Опять Глеб ничего не понимал. Или Федя не умеет рассказать. Утка – это его счастье. А у Глеба было другое, совсем другое. Он не умел быть счастлив оттого, что утка так тихо и успокоительно крякает. Но вдруг Глеб подозвал Федю. Они подошли к маленькому пруду. Старинные тополя, такие старые, что угадывалась гнилая древесина, нависали над прудом. Пруд был совсем черный и неподвижный и почти весь зарос белыми водяными лилиями.

– Ты посмотри на эти лилии. Как они хороши! Они почти как люди, как глаза.

Они долго стояли и смотрели на лилии.

– Вот я сказал: глаза. Но это неверно. Шварц говорит, что цветы – это не что иное, как половой орган, и это гораздо глубже, чем назвать их глазами.

У Феди даже мороз пробежал по коже. Он угадывал мировые, таинственные связи, в которые и он был втянут, но не знал еще как.

И опять Глеб был выше, умнее его. Ему стало стыдно за утку, и ему уже показалось, что кряканье уток – очень обыкновенная, ничем не замечательная вещь.

Теперь по вечерам на балконе зажигали лампу, и все садились вокруг стола и читали. Раньше, в прежние годы, этого не делали: каждый сидел у себя. А теперь сидели вчетвером: Боба, Нелли, Глеб и Федя. Никто не мог бы сказать, что случилось в семье, но в семье что-то случилось, и теперь все могли сидеть вместе, и даже мама садилась с чулком, немножко удивленная этому счастью.

Иногда читали вслух. Читал Глеб. Читали Толстого, Пушкина.

Федя был недоволен. Могут ли они понять Толстого? Но даже Боба слушал без насмешки. Он слушал внимательно, напуская на лоб складки, и видно было, что он смутно думает и передумывает.

Иногда играли в карты, а иногда даже заводили граммофон и танцевали.

Федя никогда в жизни не танцевал. Но теперь Нелли брала его за талию и заставляла его выделывать трудные па. Федя хотел злиться, но не мог.

Он играл в четыре руки с Бобой и с Нелли, а иногда играл один, и тогда не читали, а слушали.

* * *

Скоро появилось новое лицо. В один вечер, когда все опять сидели вокруг лампы и читали, на дворе послышался конский топот. Все подбежали к окну. Кто это может быть?

Во дворе показался всадник на высокой, тонконогой калмыцкой лошади, которая не хотела остановиться и перебирала ногами. Наездник легко соскочил, привязал лошадь у навеса и пошел к дому.

– Ах, какой красивый мужчина! Вот если бы у меня был такой сын!

– Вы, мама, всегда судите по наружности.

Хотя было уже темно, но можно было видеть, что на лошади великолепное английское седло, что наездник необыкновенно тонок и строен, вот он подходит к дверям. Слышен тонкий звон шпор. Дверь открывается.

– Здравствуйте! Вы разрешите мне войти?

– Пожалуйста!

Незнакомец переложил из правой руки в левую тонкий кожаный хлыстик и со всеми подряд поздоровался за руку.

– Горшков Иван Иванович.

– Очень рады, присядьте, пожалуйста.

Горшков сел на самый край стула, как будто он пришел только на секунду и готов сейчас же вскочить. Он заложил ногу на ногу, и под кожаным <….> обрисовались великолепные ляжки.

– Я к вам по-соседски, извините за беспокойство. Я работаю у князя Гагарина.

Слова «у князя Гагарина» были произнесены так, как будто это что-то очень торжественное, важное и высокое. Горшков помолчал ровно столько, чтобы дать хорошенько отзвучать этим необыкновенным словам.

– Я управляю его имением. Князь Василий Федорович просил меня побывать у вас и передать привет от него.

Федя внимательно рассматривал Горшкова. Уже когда он вошел, Федя заметил, что он очень похож на Глеба, что у него все такое же: высокий лоб, черные глаза, узковатые плечи. Все было такое же, но все было другое: высокий лоб был узок и еще сужался кверху. Федя решил, что у него «ограниченный» лоб. Глаза были маленькие, черные, но совсем лишенные блеска. Они лежали глубоко, и не всегда можно было сказать, куда они смотрят, так что казалось, что они откуда-то подсматривают.

– Князь очень заинтересовался вашим опытом разведения фасоли. Мы с князем решили, что нам также надо попытаться акклиматизировать фасоль.

Федя поймал на себе скрытый взгляд глубоко лежащих черных глаз. «Врет, врет. Но к чему?» И «акклиматизировать» он произносил так чисто и правильно, что оно, должно быть, заучено вперед. А мама-то как засуетилась!

– Ах, пожалуйста, пожалуйста. Да, мы разводим фасоль. Это все мой муж. Так вам нужно семян? Но сейчас у нас нету. Осенью с удовольствием. Да, пожалуйста, милости просим!

– Князь поручил мне закупить весь урожай!

– Ах, но у нас так мало. Вот я вам сейчас покажу, какие у нас сорта.

Когда она ушла, наступило неловкое молчание. Никто не знал, что сказать. Горшков покашливал и подносил ко рту совершенно вытянутые пальцы, как бы защищая рот. Боба кашлянул точно так же, передразнивая его, поднес к губам три пальца, но сделал это так тонко, с таким серьезным видом, что никто не заметил передразнивания.

– Как у вас здесь хорошо! Вы мне разрешите потом взглянуть на ваш сад?

– О, конечно, мы разрешим. Мы разрешим взглянуть на наш сад.

В эту минуту показалась мама и несла в переднике несколько горстей бобов.

– О, это же прекрасная фасоль! Тут и Ильзенбургская есть, и алжирская. Великолепно!

В этот вечер уже больше не читали. Для гостя поставили самовар, пили чай, и было очень натянуто.

Но когда Горшков уехал, началось буйное веселье. Боба представлял Горшкова, как он садился на край стула, как помахивал хлыстиком, как перебирал бобы. Он говорил: «Мы с князем» и «Великолепные бобы!» Потом вдруг он бросился на колени перед Нелли.

– Mademoiselle![103] Я вас люблю и обожаю! Люблю во всю! Будьте, умоляю, моей женой!

Он трагически закатывал глаза, размахивал руками, как плохой актер, и все это было чрезвычайно похоже на Горшкова. Все дружно засмеялись. Но из общего хора хохота Федя вдруг уловил два похожих смеха: это смеялись мама и Нелли, и они смеялись не