– Где?

– Все это время Нина жила у него в комнате. Старший Зуев ее видел и принял ее за призрак матери.

– Кто такой этот Лупоглазый и зачем ему Нина?

– Это очень опасный человек. Это он поджег гостиницу. Вероятно, он же убил гаишника на трассе в конце лета.

– Откуда такая информация?

– Просто предположение.

– Держите предположения при себе. Излагайте факты.

– Хорошо. Думаю, Нина предчувствовала его появление, поэтому и спряталась. Допускаю, что она планировала сбежать из Шиченги вместе с Алексеем.

– Я же сказал: только факты.

– Ладно. Факты так факты. Ваш сотрудник, Пшеницын, выпустил из СИЗО или из КПЗ, не знаю, как это у вас называется, одним словом, он выпустил заключенного, который обвиняется в убийстве.

– А это вы откуда знаете?

– Этот заключенный напал на меня и пытался убить.

Андрей провел рукой по лейкопластырю на левой скуле.

– Он пытался воткнуть гвоздь мне в глаз. Сантиметр правее, и я бы остался без глаза.

– Зачем ему вас убивать?

– На мосту он ждал не меня.

– А кого?

– А вы как думаете?

Соловьев нахмурился.

– Павлика?

– Пшеницын заказал этому Шаврину убийство Алексея Зуева.

– Что? Что за бред?

– Он сказал ему, что на баке возле школы лежит ружье. Шаврин должен был подстеречь Зуева у дома и застрелить его из этого ружья. После чего он должен был встретиться с Пшеницыным на мосту. Пшеницын обещал дать ему денег на дорогу и отпустить.

– И на мосту Пшеницын, вероятно, убил бы его.

– Вероятно. Вероятно, план был таким. Шаврин это понял, хотя особым умом не блещет.

– Что же пошло не так?

– Вы зря смеетесь. На баке у школы ружья не было.

– Его забрал Кораблев, царствие небесное. А откуда же оно там взялось?

– Его оставил там Пшеницын, когда шел в школу от Зуева. Это ружье Зуева. Я видел дырку от пули на двери квартиры Зуева. По-видимому, Пшеницын пришел к нему, Зуев был выпивши, и они маленько повздорили. Пшеницын забрал ружье и закинул его на бак.

Помолчали.

– Одного не пойму: зачем Пшеницыну убивать Алексея Зуева? Да еще нанимать для этого идиота и пьянчугу Шаврина?

– Думаю, Зуев что-то знает о Пшеницыне. Что-то, чем тот не очень хотел делиться с окружающими. Да, это был отчаянный план, но он мог сработать, если бы Кораблев не нашел ружье.

– Бедный Кораблев. Захват заложников…

– Ружье не было заряжено.

– Что?

– Я там был. В тот момент, когда он угрожал ружьем Бокову и продавщице, оно не было заряжено.

– А вы откуда знаете?

– Еще раз: я там был. После того как Пшеницын застрелил Кораблева, он достал из кармана патрон и зарядил ружье. Боков тоже это видел. Он подтвердит.

– Нет, – сказал Соловьев.

– Что нет? – не понял Андрей.

– Боков будет молчать.

– Это не важно. Моих слов достаточно. Вы должны немедленно арестовать Пшеницына и объявить Лупоглазого в розыск. Вероятно, у него есть машина, которую он забрал у гаишника, но они не могли уехать далеко. Нужно перекрыть трассу.

Соловьев задумчиво смотрел на Андрея. Было видно, что он только что принял какое-то трудное решение.

– То, что вы делаете сейчас, – большая ошибка, – сказал Андрей. – Вы ведь понимаете, что вам это не сойдет с рук?

Соловьев вздохнул. Он ничего не ответил и закрыл дверь камеры. Андрей посмотрел на него через зарешеченное окошечко.

– Вы думаете, что Пшеницын – ваш человек, и поэтому его защищаете, – сказал он. – На самом деле все наоборот. Это вы его человек.

Соловьев снова промолчал. Он вернулся в кабинет, достал пистолет из сейфа, выщелкнул обойму, проверил патроны. Убрал пистолет в карман и вышел из кабинета.

Соловьев напрасно ждал рядом с мостом два часа. Ни Шаврин, ни Пшеницын не появились.

Утром Соловьев выпустил Андрея из камеры. Они вместе поднялись в кабинет на втором этаже. Соловьев насыпал в две чашки растворимый кофе из банки, добавил кипяток из белого пластмассового чайника и поставил чашку перед журналистом.

– Как спали?

– Как младенец. А у вас, я вижу, выдалась трудная ночь.

– Шаврин, по всей видимости, ушел из Шиченги.

– Или вы его убили.

– Думай, что говоришь.

– Значит, не вы. Значит, Пшеницын добрался до него первым.

– Шаврин предположительно добрался до трассы, там поймал дальнобойщика и уехал.

– Думаете, я вам поверю?

– Придется поверить.

– Вы объявили Лупоглазого в розыск?

– Нет. Нина утонула в Шиченге.

– Вы знаете, что это неправда. Она жива.

– Нина утонула в Шиченге, – повысил голос Соловьев, – а ты слушаешь то, что тебе говорят, если не хочешь отправиться обратно в камеру.

– Я вас не боюсь, – сказал Андрей. Взял чашку и сделал большой глоток кофе.

– За себя не боишься, – сказал Соловьев, – а за отца?

– А что отец?

– Он же у тебя выпивает не хуже Зуева. Живет в деревянном доме. Видел, как гостиница полыхнула? Так и его дом может полыхнуть. Мало ли, окурок на пол бросил. Или проводка замкнула.

Андрей молча смотрел на Соловьева.

– Я все о тебе выяснил, Андрей, – сказал Соловьев. – Что же ты не сказал, что ты наш земляк?

– Мне было девять лет, когда я отсюда уехал.

– И что с того? Родная земля – это навсегда. Так что, не будешь родину покрывать позором в глазах общественности? Или ради красного словца не пожалеешь и отца? Так это у вас, у журналистов?

Андрей молчал.

– Настоящая смелость – она в том, чтобы думать не о мертвых, а о живых. Давай думать о живых.

– Нина жива, – сказал Андрей.

– Нина мертва, – сказал Соловьев. – Она утонула.

Перед тем как уехать из Шиченги, Андрей заехал к отцу. Отец сидел на крыльце и курил. Он сильно сдал с тех пор, как Андрей его видел в последний раз. Андрей немного посидел с отцом, но поговорить не получилось. Отец уже и тогда слышал плохо, а теперь совсем оглох. Посидели, помолчали, выкурили по сигарете, обнялись.