Зигя из всего понял только слово «джип» и радостно сказал«би-би!». После этого бросил Улиту и устремился к Прасковье. Он уже усвоилгенеральное разделение функций и к кому за чем обращаться. Мама Ира по части«поспи, родной, а я почитаю», мама Улита – по части «се-нить шладкого», а мамаПрасковья – по части «би-би!», мордобоя и прочего двигательного отдыха.

Однако маме Прасковье было сейчас не до двигательногоотдыха.

– Слушай, давай завтра! На грузовике мне надоело, аперегнать на Дмитровку тяжелый танк – требуется время, – зевнула она.

– А сегодня? Чичас? – спросил Зигя, для которого как дляистинного ребенка «завтра», «никогда» и «через двадцать лет» были абсолютнымисинонимами.

– Чичас с тобой Улита погуляет. Можете взять снайперку,коробку патронов и пострелять с крыши. А потом засесть в кафе. Деньги-то утебя, надеюсь, есть? А, Улита? – снисходительно спросила Прасковья, которая,сама того не замечая, щедростью нередко пыталась подменить сердечность.

– У меня есть триста рублей. Могу справедливо разделить подвести рублей на брата, начиная с меня, – насмешливо сказала ведьма, вообще неимевшая привычки платить за что-либо. Обычно хватало короткого взгляда в глазакассиру, и тот сразу начинал отсчитывать сдачу, пока денежный лоток не пустел.

– Почему начиная с тебя?

– Потому что я вообще-то сестра, если ты сразу не заметила…Иди, Зигя! Маме Улите надо работать!

Зигя огорчился и ушлепал в дальний угол канцелярии, где унего были кубики. Всякий раз, когда гигантом никто не занимался и все о немзабывали, он принимался выстраивать столбик из пяти-шести кубиков. Кубики онставил кривовато, пирамида кренилась и падала. Зигя вздыхал, вытирал нос иначинал все заново.

«Дураки любят новые игры. Умные – открывать новое в старойигре», – сказал Арей, когда учил Мефа драться. Если рассуждать по этой схеме,получалось, что Зигя совсем не глуп.

Убедившись, что Улита поднялась к Арею, Прасковьяповернулась к Ромасюсику.

– Что ты о ней думаешь? – спросила сама себя говорящаяшоколадка, и тотчас, уже не картонным голосом, наябедничала: – Хорошаятетенька, но без назойливых проблесков гениальности!

– А ты с назойливыми? – задумчиво уточнила Прасковья. – А помне так ничего себе. Только психованная бывает! Ненавижу истеричек!

Ромасюсик слишком любил свои сахарные зубы, чтобы позволитьсебе улыбнуться. «Ненавижу этих истеричек!» – классическая фраза всехистеричек.

Скрытый пьяница больше всего ненавидит пьяниц, следящая засобой женщина – радостную толстуху на работе, двадцать раз в день пьющую чай сватрушками, а болтливый лектор – тарахтящую с ним в одной комнате бабищу.

– Ладно, звони Мефу! – распорядилась Прасковья.

Ромасюсик покорно кивнул. Звонить Мефу уже стало егоработой. Если бы Ромасюсика разбудили в три часа ночи и настойчиво спросили:«Кто ты? Определи!», не исключено, что он ответил бы: «Я звонилка Мефу!»

* * *

Арея и Варвару Улита нашла в зимнем саду. Варвара сидела насвоем любимом месте – на подоконнике, смотрела в окно и, как раздраженная кошкахвостом, покачивала ногой в тяжелом ботинке. «Я никому не верю! Я ничего нежду! И особенно ничего хорошего», – говорил весь ее вид. Арей же стоял спиной кУлите у китайской розы и, работая коротким кинжалом, кистевым движением отсекаллистья. Половина розы была уже лысая. У его ног валялись осколки кружки.

Улита принюхалась.

– Пиво – портвейн – водка – технический спирт – четыреступеньки алкоголика. Тот, кто начал с водки – перескочил сразу на третью, –сказала она, отчаянно рискуя.

Кинжал дрогнул в руке у Арея, и очередной лист уцелел.

– Это медовуха! – сказал он, оборачиваясь.

– «Я пью потому, что мне больно, и больно потому, что япью?» Идете по стопам Мамзелькиной?

– Это Аида идет по моим стопам! Это я приучил ее к медовухе!– сказал Арей и, поразмыслив, добавил: – Хотя, может, и она меня. Мы с нейвечно спорим, кто стал спиваться первым.

– Я думаю, мой папаша тоже был алкаш. Добро пожаловать напомойку! – сказала Варвара с подоконника.

Арей вздрогнул, оглянулся на нее и, пинками расшвыриваягоршки с орхидеями, направился в дальний угол зимнего сада. Улита была убеждена,что он вновь начнет жаловаться, как свет мерзко воспитал его дочь, но ошиблась.

– Как ты? Как жизнь? – спросил мечник, явно думая о своем.

– Все в мармеладе. Даже с шоколадными вкраплениями!

– Серьезно? По тебе этого не скажешь. А твой Эсси… как еготам?

– Эссиорх, как его здесь! Замечательно! – сухо сказалаУлита, глядя на широкий кожаный пояс Арея. – Мы великолепно дополняем другдруга. Как мужчина, он видит цель, я же вижу путь к цели, да вот сама цельмаленько смазывается.

– Шутим? Хотя рад, что ты твердо стоишь ножками на земле!

– Это-то и грустно. Если твердо стою – значит, не воспарю!

– А ты парить хочешь?

– А то! Вот только париться получается, а парить нет, –сказала Улита.

– Противно смотреть, в кого он тебя превратил! – поморщилсяАрей, злясь на кого-то другого, но срываясь на Улите. – Ты, потомственнаяведьма, живешь по его указке! Смотришь ему в рот!

– В рот смотрят стоматологи, а у меня нет диплома! –парировала Улита.

– И это ты! Моя секретарша, моя воспитанница! Хотя чего тутвмешиваться? И кого обманывать? Во всяком общении один ловит плюхи, а другойотвешивает. Даже если это общение равных, – произнес Арей брезгливо.

– И вы, конечно, хотите быть с тем, кто их отвешивает? –уточнила Улита.

– Опять светленькие рассуждения! Отовсюду торчат ушиЭссиорха! Небось читает лекции, как здорово быть хорошей? Занудствует?

– Нет. Зачем? Подписывает все бумажки, которые ему дают, –не выдержала Улита.

Она и так терпела рекордно долго.

На левой скуле у Арея вспыхнуло одиночное красное пятно,точно она дала ему пощечину. Глаза стали узкими и злыми. Несколько секунд Улитавсерьез опасалась, что ее убьют. Но ее не убили.

– Давно видела Буслаева? – неожиданно спросил мечник.

– Относительно, – ответила ведьма.

– Относительно к чему? К египетским пирамидам?