В браке всегда присутствует некий тайный торг, верно? Я так думаю, в их случае торг был такой: его богатство и могущество в обмен на ее красоту и молодость, но, помимо этого, они полюбили друг друга. Я это знаю точно. Это ясно видно по тому, как они смотрят друг на друга на этом снимке, по восторгу в глазах моей матери, на которую мой отец смотрит неотрывно и с явным желанием оберегать ее. Но потом кое-что изменилось. К тому времени как мы с Бенни стали учиться в школе старших классов, наши родители начали жить каждый своей жизнью: отец поселился в стеклянном офисе Финансового района, рядом с родными братьями и кузенами, из которых состоял совет директоров «Liebling Group», а мать – в гостиной нашего особняка, где общалась с друзьями из высшего света.

Я выросла в Сан-Франциско – там, где все знают, кто такие Либлинги. Наша фамилия фигурировала в журнале «Fortune», и была даже улица в районе Марина[57], названная в нашу честь. Мы владели одним из старейших зданий в районе Пасифик-Хайтс[58] (дом в итальянском стиле, довольно-таки величественный, хотя и не такой громадный, как особняк Даниелы Стил[59]). Когда в разговорах звучала моя фамилия, я сразу замечала, как все менялось. Как люди сразу начинали тянуться ко мне, тут же становились внимательнее. Они словно бы надеялись на то, что какая-то часть того, что я имею, перейдет на них. Ум в мире значит многое, красота – еще больше. Этому меня научила мать со своим шикарным гардеробом и бесконечными низкоуглеводными диетами. Но главнее всего конечно же деньги и власть.

Этот урок мне преподал отец.

Я помню, как нас в детстве привели к отцу на верхний этаж офисной башни «Liebling Group» на Маркет-стрит, рядом с рыночным центром Ферри Билдинг. Отец усадил меня на одно колено, а брата – на другое и повернулся в кресле так, что мы оказались лицом к застекленной стене. Был погожий ветреный день. По заливу к югу, к песчаным отмелям полуострова, плыли парусные лодки. Но отца не интересовало происходящее на воде.

– Посмотрите туда, – сказал он и осторожно прижал нас лицом к стеклу так, что мы увидели то, что находилось прямо внизу, с высоты пятьдесят второго этажа.

Я увидела людей, торопливо шагающих по тротуарам, – горстки крошечных черных точек. Казалось, невидимый магнит тащит за собой железные опилки.

У меня закружилась голова.

– Как высоко, – сказала я.

– Да, – кивнул отец. Похоже, он рад был это услышать.

– А куда все идут?

– Большинство людей? Да особенно никуда. Это просто хомячки, которые крутят свои колеса, бегут на месте и никуда не продвигаются. В этом величайшая трагедия существования.

Я смотрела на отца, озадаченная и встревоженная. Он поцеловал меня в макушку:

– Не бойся. Для тебя такой проблемы никогда не будет, моя булочка.

Бенни вертелся и ныл. Его куда больше интересовали отцовские авторучки, чем преподанный им урок. А мне стало жалко всех этих крошечных муравьишек. Я ощутила какую-то свою вину за то, что они из-за чего-то оказались там, где кто-то мог растоптать их, как букашек. Но между тем я поняла, что нам хотел сказать отец. Наше место было здесь – мое и Бенни. Мы были в безопасности с отцом, на высоте.

О папа… Я так ему доверяла. Его мощная фигура была бастионом, оберегавшим нас от всех превратностей жизни. Как бы мы с Бенни ни оступались, каких бы только выбрыков я ни совершала (вылетела из Принстона! Взялась финансировать независимое кино! Стала моделью!), именно отец всегда возвращал нас внутрь двора своего протектората, пока не становилось слишком поздно. Он всегда так делал – до тех пор, пока вдруг, в самый важный момент, сделать ничего не смог.

Говорят, ДНК – это судьба. Может быть, это так для тех, чьи таланты зашифрованы в генах – скажем, редкостная красота или выдающийся интеллект, способность пробежать милю за четыре минуты, метко забросить баскетбольный мяч в корзину, а может быть, умение ловко хитрить или нескончаемое хорошее настроение. Что до остального мира, для тех, кто рождается без чего бы то ни было выдающегося, то их поведет вперед по жизни вовсе не ДНК. Просто они рождены для другой, для такой жизни. Возможности либо подносятся вам на серебряной тарелочке, либо нет. Все дело в ваших обстоятельствах.

Я – Либлинг. Я унаследовала самые лучшие обстоятельства из всех возможных.

Однако обстоятельства могут измениться. Естественная траектория вашей жизни может полностью измениться из-за одного неожиданного происшествия, которое вас с такой силой собьет с курса, что потом вы, может быть, и не сумеете никогда вернуться на дорогу, по которой шли.

Со мной это случилось двенадцать лет назад, и я все еще пытаюсь вернуться на ту дорогу.

Подрастая, я понимала, чего от меня ждут. Частная школа, дискуссионный клуб, теннисная команда, бойфренды, чьи фамилии красовались на фасадах зданий в центре Сан-Франциско, хорошие отметки (но будем откровенны: мои отметки были самую малость выше за счет отцовского спонсорства для школ, где я училась). Все правда: порой я сражалась с тем, что мои родители называли «управлением импульсами» – как, например, в тот раз, когда я позаимствовала материнский «мазерати», напилась и разбила машину, или тогда, когда я швырнула ракеткой в несправедливого судью на национальном юниорском чемпионате. Но все же чаще всего я знала, как играть свою роль, и соответствовала стандартам. Я не совершала ничего такого, что нельзя было бы исправить с помощью очаровательной улыбки с ямочками на щеках или щедрого чека.

А вот мой брат оказался неисправимым. К тому времени, когда я начала учиться в старших классах, стало ясно, что у Бенни – как это деликатно именовала маман – «проблемы». Когда ему было одиннадцать, мать нашла у него под кроватью блокнот с прекрасно нарисованными изображениями драконов, разрывающих на части тела людей, чьи лица словно бы исчезали, растворялись. После этого мать отправила Бенни к психиатру. Бенни был самым отстающим в школе, что-то царапал на дверце шкафчика, его били одноклассники. В двенадцать лет Бенни посадили на лекарства от синдрома дефицита внимания и гиперактивности, а потом – на антидепрессанты. В пятнадцать лет его исключили из школы за то, что он угощал своими лекарствами одноклассников.

Я тогда училась в последнем классе, мне оставался месяц до выпуска, я уже спала и во сне видела принстонскую толстовку (свобода, ура!). В тот вечер, когда Бенни вышибли из школы за распространение риталина, я услышала, как родители орут друг на друга в музыкальной комнате внизу – эту комнату они порой выбирали для своих скандалов, потому что она была, по идее, звуконепроницаема, поэтому они не осознавали, что их голоса прекрасно разносятся по особняку через дымоходы. В последнее время они часто кричали друг на друга.