– Может быть, если бы ты хоть когда-нибудь бывал здесь, у него не было бы потребности совершать глупые, безумные поступки, чтобы привлечь к себе твое внимание…

– Может быть, если бы ты не была сама в таком ужасном состоянии, ты бы раньше заметила, что с ним что-то не так, и не довела бы дело до такого состояния.

– Не смей сваливать это на меня!

– Конечно, все дело в тебе. Он – твоя точная копия, Джудит. Как ты можешь ждать, что он разберется со своим дерьмом, когда ты со своим разобраться не можешь?

– О, чья бы корова мычала… Не дай Бог мне заговорить о твоем дерьме! Твои пороки погубят всех нас. Женщины, карты – да мало ли еще что ты от меня скрываешь!

– Черт побери, Джудит, прекрати выдумывать! Сколько раз я должен повторять, что все это – плоды твоего воображения? У тебя паранойя, это часть твоей болезни!

Я прокралась по холлу, постучала в дверь спальни Бенни и не стала ждать, когда он откроет – быстро приоткрыла дверь и скользнула через порог. Бенни лежал на полу, в самой середине коврика, раскинув руки и ноги так, что он был похож на бледную, унылую копию витрувианского человека. Мой брат нелегко перешел в подростковый возраст – психологически он оставался сущим ребенком и не поспевал за стремительно растущим телом. Его детская сущность словно бы свободно болталась внутри этого странного огромного сосуда. В общем, он лежал на спине и тупо таращился в потолок.

Я села на коврик рядом с ним и натянула юбку на колени:

– Я ничего не понимаю, Бенни. Ты же знал, что нарушаешь школьные правила. Чего ты хотел добиться?

Бенни пожал плечами:

– Ребята добрее со мной, если я даю им таблетки.

– Послушай, можно поступать иначе, чтобы расположить к себе людей, дурачок. Ну, например, иногда можно сделать какие-то усилия. Вступить в шахматный клуб. Во время ланча в столовой разговаривать с ребятами, а не сидеть в углу и не рисовать жуткие картинки в блокноте.

– Ну, сейчас речь уже не об этом.

– Да ладно, я тебя умоляю! Папа предложит построить для школы новую аудиторию или еще что-то типа такого, и все будет забыто.

– Нет, – сказал Бенни.

Меня встревожило то, что он так вяло и неподвижно лежит на коврике, какой у него тусклый, унылый голос.

– Папа хочет, чтобы мы переехали в Тахо. Они собираются отправить меня в тамошнюю школу. Какая-то прогрессивная школа, где из меня сделают Пола Баньяна[60] или еще кого-то в этом роде.

– В Тахо? Какая гадость.

Я представила себе огромный холодный дом на западном берегу озера, отрезанный от всего, что я считала цивилизацией, и стала гадать, на какие рычаги нажал отец, чтобы убедить маму перебраться туда. Отец стал наследником этого дома в прошлом году, и с тех пор мы там побывали только один раз, чтобы покататься на лыжах во время весенних каникул. Маман большую часть времени бродила по комнатам и осторожно прикасалась к хрупкой старой мебели, строптиво поджав губы. Я точно знала, о чем она думает.

Бенни медленно поднимал и опускал руки и ноги, лежа на коврике. Казалось, что он хочет сделать снежного ангела[61].

– Да не такая уж гадость, вообще-то. Здешнюю школу я терпеть не могу. Вряд ли там будет хуже. А может, даже лучше будет. В нашей школе все такие воображалы. Неизвестно кем себя считают.

Я сидела и смотрела на брата, а он начал яростно чесать кучку прыщей, высыпавших у него на подбородке. Прыщи были красные и злобные. Цветом они походили на волосы Бенни и потому были еще заметнее. Мой чудаковатый брат не понимал, как он осложняет себе жизнь. Похоже, он твердо решил стряхнуть с себя все преимущества, которые были даны нам только за то, что это были мы. В то время я еще верила, что бзики Бенни – это его выбор, что он мог бы просто перестать торчать в своей комнате, рисовать комиксы и вести себя черт знает как, и тогда все стало бы нормально. Я тогда просто не понимала, что к чему.

– Ты ни с кем не считаешься, – сказала я. – И перестань чесать прыщи, у тебя останутся шрамы.

Бенни показал мне средний палец:

– Тебе-то что? Ты так и так уедешь в универ, так что можешь не придуриваться, будто тебе не все равно, где жить.

Я провела ладонью по ворсу коврика. Он был синий, а ворс высокий. Дизайнер интерьера решил положить этот коврик, чтобы закрыть им чернильные пятна, оставленные маркерами, которые Бенни не закрывал колпачками и бросал где попало.

– Маман там с ума сойдет.

Бенни рывком сел и свирепо посмотрел на меня:

– Мама уже сошла с ума. Ты не в курсе?

– Она не сумасшедшая. Просто у нее перепады настроения, – поспешно возразила я.

И все же кто-то нашептывал мне из глубины сознания, что перепады настроения у моей матери – это не просто обычные проявления кризиса среднего возраста. Мы с Бенни никогда не обсуждали странности поведения матери, но иногда я видела, как Бенни за ней наблюдает – так, будто ее лицо – это флюгер, и он пытается по нему понять, не надвигается ли буря. И я поступала точно так же и ожидала момента, когда тумблер внутри нашей мамы из положения «вкл» перейдет в положение «выкл». Порой она приезжала на машине, чтобы забрать меня после школы, ее глаза взволновано горели и она кричала мне из окошка: «Я записалась к косметологу!» или «Поедем в „Neiman’s“[62]!», или если уж мама была в самом прекрасном настроении: «Просто умираю, как хочется услышать красивую французскую речь! Полетим в Нью-Йорк поужинать!». А на следующий день в доме царила тишина. Я возвращалась с тренировки по теннису или после уроков к этому гнетущему безмолвию и видела, что мать лежит в кровати и все шторы наглухо задернуты.

«У меня мигрень», – произносила она шепотом, но я-то отлично знала: те таблетки, которые она принимает, вовсе не от головной боли.

– Может быть, в Тахо будет не так уж паршиво, – с надеждой проговорил Бенни. – Может быть, для мамы там будет лучше. Что-то вроде… спа-курорта или типа того. Она же любит такие штуки.

Я вообразила себе Бенни и маман, бесцельно слоняющихся по Стоунхейвену, в западне этих каменных стен. Это совсем не походило на спа-курорт.

– Пожалуй, ты прав, – солгала я. – Может быть, ей это будет на пользу.

Иногда надо сделать вид, будто плохая идея на самом деле хорошая, потому что ты ничего не можешь поделать с результатом, а можешь только надеяться, что добавление твоего фальшивого оптимизма в общую кучу все же склонит чашу весов в нужную сторону.