Он сделал глоток кофе и поставил чашку на блюдце.

– Что? – Он пристально посмотрел на меня.

– Эта девушка… Как ее зовут? Она тебе нравится.

Бенни покраснел:

– Кто тебе это сказал?

Я указала на его шею. Верхняя пуговица рубашки была расстегнута. Вверх по шее от груди ползли красные пятна, забираясь на лицо.

– Ты покраснел.

Бенни прижал руку к шее, словно мог прикрыть красноту:

– У нас все не так.

Окна в кафе запотели. Я посмотрела в окно, чтобы лучше рассмотреть загадочную девушку, но они с матерью уже исчезли за углом.

– И как же у вас?

– Ну, не знаю… – Бенни улыбнулся и сполз на сиденье стула так, что его ноги оказались в проходе между столиками и всем перегородили дорогу. – Она умная, она не такая, как все. И она меня смешит. Она непохожа на других. Ей все равно, кто мы такие.

Я рассмеялась:

– Это ты так думаешь. У всех есть свое мнение о нашей семье. Просто некоторым лучше удается это скрывать.

Бенни укоризненно сдвинул брови:

– И тебе это нравится, да, Ванесса? Тебе нравится, что люди обращают на тебя внимание, потому что ты богатая, красивая и твоя семья, наверное, очень важная, да? А скажи честно, тебе никогда не хотелось, чтобы люди смотрели на тебя и видели просто человека, а не Либлинг?

Я понимала, что правильный ответ: «Да, конечно». Но если по-честному, нет, со мной было не так. Мне нравилось прятаться за фамилией Либлинг. Потому что руку на сердце положа, что увидят люди, если заглянут за фамилию? Они увидят девушку без особых талантов, не блещущую умом, не такую уж красавицу. Девушку, с которой можно весело провести время на вечеринке, но ничего особенного. Девушку, плывущую на гребне волны успеха людей, живших до нее. Я знала это о себе: я знала, что внутри меня нет ничего мощного, ничего, что толкало бы меня к величию. Моя оценка была «довольно хорошо».

(О, вас удивляет этот маленький штрих самооценки? Но то, что я богата, хороша собой и считаюсь интернет-знаменитостью, не означает, что я порой не проклинаю себя. Потом я напишу об этом больше.)

Что же у меня было? У меня была фамилия. Я могла получить школьный аттестат со средним баллом 3,4 и все же поступить в Принстон – из-за своей фамилии. Поэтому да, мне нравилось носить фамилию Либлинг (а вам не нравилось бы?). Единственным человеком в мире, на чье впечатление обо мне ни капельки не влияла моя фамилия, был тот, кто сейчас сидел напротив меня, – человек с такой же фамилией, Бенни.

– Да какая разница, дурачок? Если ты в таком восторге от нее, может быть, тебе стоит ее куда-нибудь сводить? – Я поставила на блюдце чашку с капучино и наклонилась к столику. – Серьезно. Если она тебе нравится, сделай шаг. Она бы не проводила с тобой столько времени, если бы ты ей тоже не нравился.

– А мама говорит…

– Да к чертям родителей. Какое им до этого дело? Я тебя умоляю. Просто… поцелуй ее, если она тебе нравится. Гарантирую: она не будет против.

Я кое-чего не добавила. А именно: «Ясное дело, она не будет против, ведь ее будет целовать миллионер! Даже если она сделает вид, что это для нее не афродизиак, зуб даю: в этом есть притяжение, против которого у нее нет иммунитета».

Бенни едва заметно поморщился:

– Не так все просто.

– Как раз-таки очень просто. Послушай… ну, выпей перед этим. Говорят же, «жидкая храбрость». Иногда это помогает.

– Нет, я не в том смысле. Дело в том, что я как бы слегка под арестом. Два дня назад дело было. Мать с отцом объявили, что запрещают мне с ней видеться.

– Погоди… А почему?

Бенни крутанул почти пустую чашку на блюдце, и остатки кофе пролились на обшарпанный столик.

– Они нашли мой запас травки и во всем обвинили ее. Они считают, что она плохо на меня влияет.

– И? Так и есть?

Я представила черную мешковатую одежду девушки, густой макияж, розовые волосы. Вправду она не очень походила на типичную целомудренную горянку из Тахо.

– Они ее совсем не знают.

Бенни посмотрел на меня. Его зрачки загорелись странным светом, зрачки стали огромными. Казалось, он способен видеть что-то такое, чего не вижу я. И я вспомнила о его хрупкости – о том, как легко его сломать, совсем как нашу маму. Мой брат в жизни шел по лезвию ножа – хватило бы легкого толчка, чтобы он свалился не туда, куда надо, и покатился бы кувырком.

Но мне показалось, что я знаю верное направление! О, я так гордилась собой в этот момент. Подружка, роман! Это могло помочь Бенни так, как ни за что не помогла бы избыточная опека со стороны родителей.

«Вы только посмотрите на меня, – думала я. – Я даю брату настоящий совет, послушав который, он сумеет жить в реальном мире и выберется наконец из своей головы, где царит хаос». Я решила, что смогу помочь ему так, как ни за что не смогут наши полные благих намерений, но близорукие родители. Я решила, что знаю, как работает мир для таких детишек, как мы с Бенни.

Как сильно я ошиблась.

Бенни последовал моему совету и поцеловал подружку. Поцеловал, а потом они, по всей видимости, переспали. Ну, так ведь это было на пользу Бенни, правда? Вот только отец застал его как раз за этим самым делом, и они с матерью напрочь сошли с ума. И моего брата отправили в летний лагерь в Италию, откуда он присылал мне унылые открытки: «Кто знал, что Италия окажется такой похожей на тюрьму?» Или: «Клянусь: больше никогда не буду разговаривать с отцом и матерью». А потом, ближе к середине лета, письма от него стали более длинными и более тревожными: «Ты когда-нибудь слышишь голоса, которые говорят с тобой, когда ты лежишь в темноте и пытаешься заснуть? Я спрашиваю, потому что не могу понять: это я с ума схожу, или это какой-то механизм приспособления, потому что мне тут так чертовски одиноко?» Я даже не была уверена в том, что это написал Бенни, потому что почерк у него стал неразборчивый и странный, но все же в конце стояла его подпись. Кроме того, я точно знала, что он не говорит по-итальянски. В это время я вернулась в Сан-Франциско, у меня были первые в студенческой жизни летние каникулы. Я думала, что маман поживет там со мной, но она уехала вскоре после моего приезда – улетела на спа-курорт в Малибу, где по пять часов в день гуляли, а ели только овощные пюре и не ходили по-большому, а чистили кишечник клизмами. Мама собиралась пробыть там две недели, а осталась на шесть. Когда она вернулась – всего за два дня до моего возвращения в Принстон, – она была тощая как смерть. Из загорелого черепа торчали выпученные глаза.

– Я чувствовала себя просто потрясающе! Как будто вся грязь, скопившаяся за жизнь, вылетела из меня! Я словно бы очистилась! – выпалила она.

Но я отлично видела, как дрожат у нее руки, когда она засовывала морковь в соковыжималку.