Отца я нашла в библиотеке. Он сидел за письменным столом и просматривал отчет о прибылях и убытках.

– Думаю, маме нужны лекарства, – сказала я.

Отец целую минуту смотрел на меня.

– Она принимает ксанакс[63].

– Да, но я не думаю, что это помогает, папа. И считаю, что спа-курорты ей тоже не на пользу. Ей нужна помощь настоящих профессионалов.

Отец перевел взгляд на лежавшие перед ним бумаги:

– Твоя мама поправится. С ней такое случается порой, а потом она возвращается обратно. Уж ты-то знаешь. Сказать ей, что ей нужен психотерапевт, – только сильнее расстроить ее. – Папа, ты на нее смотрел вообще? Она же худющая! И это нездоровая худоба.

Отец кончиком пальца отодвинул в сторону верхний лист бумаги, чтобы взглянуть на папку, лежавшую под ним. Я прочла в Интернете, что у отца положение в «Liebling Group» сейчас шаткое, что мой дядя – его младший брат – недавно пытался устроить переворот в совете директоров. Пережитый отцом стресс был хорошо заметен по мешкам под глазами и морщине, рассекающей его лоб. И все же он откинулся на спинку кресла с таким видом, словно что-то решил.

– Послушай. На следующей неделе мы возвращаемся в Стоунхейвен, после того как твой брат вернется из лагеря. Лурдес – превосходная повариха, она позаботится о том, чтобы твоя мама хорошо питалась. Ей там будет хорошо. Тихо, спокойно.

Я растерялась, гадая, стоит ли сказать отцу о встревоживших меня письмах Бенни. Как поступят родители? Станут пичкать его еще большим количеством лекарств или – что еще хуже – отправят его в какую-нибудь спецшколу для психов? Может быть, брату и в самом деле нужна была помощь, но я с тоской думала о том, что Бенни уже довелось пережить за последнее время – изоляцию в Стоунхейвене, отправку в Италию и то, что друзей для него сортирует маман. Может быть, его стоило просто оставить в покое и сделать так, чтобы он наконец ощутил, что его любят. Я стояла перед отцом в нерешительности, но сказать ничего не успела. Отец встал, подошел ко мне и вдруг обнял меня, что он делал очень редко. От него исходил запах хлорки и лимона, а изо рта едва заметно пахло виски.

– Ты хорошая дочь, – сказал отец. – Всегда заботишься о нашей семье. Мы гордимся тобой. И какое для меня облегчение знать, что о тебе мы тревожиться не должны. – Он расхохотался. – Бог свидетель, с нас хватит тревог за твоего брата.

Вот в этот момент я могла что-то сказать про письма Бенни. Не сказала. Потому что почувствовала, что это будет самым жутким предательством по отношению к брату, если я встану на сторону родителей, против него. Легкий ребенок и трудный ребенок. Я не могла так поступить с ним снова.

И я вернулась в Принстон, и это была моя последняя встреча с матерью. Через восемь недель ее не стало.

Моя мать умерла в последний вторник октября. Я до сих пор ненавижу себя за то, что последние несколько недель ее жизни пролетели мимо меня. Почему я не обратила внимание на то, что мать не звонит мне, не спрашивает, как дела? Нет, я была поглощена отношениями с новым шикарным бойфрендом, а потом я его бросила, а потом появился другой, а потом из-за этих парней у меня поползли вниз оценки, а потом мне потребовалось от всего этого отвлечься, так что я махнула на недельку на Багамы. А когда я вернулась, загорелая и немного отдохнувшая, до меня наконец дошло, что у нас с матерью давно не было никаких контактов. И даже тогда я заставила себя взять в руки телефон только через несколько дней, словно я боялась того, что услышу, когда произойдет соединение.

Ее голос, когда она наконец взяла трубку, был похож на пасмурный день. Он был плоский, бесчувственный и серый.

– У твоего отца роман, – сказала мама таким тоном, будто это что-то само собой разумеющееся.

Она словно бы сообщила мне о результатах собрания попечителей оперного театра.

На нижнем этаже моего общежития шумела вечеринка. Песня Эминема[64] звучала так оглушительно громко, что у меня пол под ногами сотрясался. Я засомневалась, что верно расслышала слова матери.

– У папы? Ты уверена? Откуда ты знаешь?

– Было письмо…

На последнем слове мать сглотнула слюну и пробормотала что-то неразборчивое. В коридоре заливались хохотом девушки.

Я прикрыла динамик телефона ладонью и крикнула во всю глотку:

– Заткнитесь, заткнитесь, ЗАТКНИТЕСЬ!

Наступила внезапная гулкая тишина, а потом я услышала, как девушки весело хихикают.

– Ванесса Либлинг обгадилась! – выкрикнул кто-то из них.

А мне было все равно.

Роман. Ну конечно. Вот почему отец проводил выходные в Сан-Франциско, а не в Стоунхейвене с семьей. Может быть, он для того изначально и перевез маму и Бенни в Стоунхейвен, чтобы увезти их подальше от своей любовницы. Бедная маман. Неудивительно, что она уже так долго в таком жутком состоянии.

Однако я не была шокирована. Объективно говоря, мой отец был просто кошмарно уродлив, что при всем том для некоторых женщин значения не имеет. Богатство и могущество возбуждают сами по себе. А желание забрать себе то, что принадлежит другой, еще сильнее. Большая часть подруг моей матери уже стали жертвами развода, и теперь их мужья были женаты на женщинах намного моложе себя (золотоискательницах/трофейных женушках/прилипчивых шлюхах). А бывшие жены поселились в пентхаусах отелей «Four Seasons» и жили на щедрые суммы, полученные при разводе.

Поэтому конечно же у отца случались романы. Это было неизбежно.

– Отец сейчас там? – спросила я.

Мать расхохоталась. Это был жуткий звук. Будто камешки катались по пустой шкатулке.

– Вашего отца здесь никогда нет, детка. Он сослал нас сюда – твоего брата и меня, – чтобы мы тут сгнили, в этом жутком доме, и больше не досаждали ему. Как в том романе… как он называется?.. Ах да, «Джейн Эйр». Мы – безумные родственники, которых он запер на чердаке. Он считает, что это у моей семьи дурные гены, но что хорошего можно сказать о его…

Я прервала мать:

– Он сейчас в Сан-Франциско?

– Думаю, он во Флориде, – равнодушно ответила мать. – А может быть, в Японии.

Внизу зазвучала песня в исполнении Снуп Догга[65]. Он пел, по обыкновению, гнусаво и заунывно.

– Маман, можно мне поговорить с Бенни?

– О, я не думаю, что это хорошая мысль.