«Ах, – подумал он, – я попал в дамскую спальню! – и, глядя на пару подушек, прибавил: – Да, здесь спит дама и… дама замужняя!»

Пока Кожоль внимательно осматривал это дышавшее сладострастием убежище, в котором приютил его случай, – в нижнем этаже вдруг отворилась дверь, и тотчас же на лестнице раздались шаги. Послышался звон стаканов и тарелок, прерываемый взрывами смеха и веселых песен, поразивших слух Пьера.

В то же время чей-то голос, по-видимому, главы этого шумного общества, провозгласил тост:

– Кавалеры и дамы! Я пью за счастливое новоселье Трубадуров.

– В честь Трубадуров! – воскликнул весь хор, и все начали усердно чокаться стаканами.

«Ага! – тотчас пришло в голову Кожолю. – Здесь проводят ночь весело».

Он снова взглянул на роскошное ложе и пару подушек, очевидно, предназначенных для пары голов, и проговорил, смеясь:

– Я нахожусь в гостях у дамы, которая… не слишком-то замужняя, как я предполагал сначала. Без сомнения, это какая-нибудь актриса-комедиантка театра Трубадуров, который переехал с улицы Сен-Мартен на улицу Лувуа.

Как будто нарочно для подтверждения своей последней догадки, он услышал, как женский голос отвечал на тост:

– Ты знаешь, милый Уврар, что ты неправ, предлагая тост за процветание театра Трубадуров.

– Почему же, восхитительная Пусета?

– Потому что ты желаешь, чтобы тебя высекли розгами, мой милый капиталист!

– А! В самом деле?

– Да. Чтобы привлечь толпу в наше новое помещение и утопить Фейдо и Монтасье, наш театр очень рассчитывает на один проект, который сильно развеселит публику, – ручаюсь тебе.

– Какой это проект, раскрасавица моя? – спросил голос, принадлежащий тому, кого называли Увраром.

– А вот какой: проект беспощадных насмешек над поставщиками, капиталистами и выскочками. Мы повторим также пьесу под названием «Мадам Анго». Она посрамит вас самым блистательным манером, вас, выскочек слишком скоро наживших богатства.

– Это невозможно.

– Молчи! Спроси у Ода, правду ли я говорю.

– Да, – подтвердил голос того, которого мадемуазель Пусета называла Одом. – Да, гражданин Уврар. Идея обличить выскочек, возомнивших себя важными птицами в наши времена, идея сыграть на их пороках появилась на театре Трубадуров – театре, успехам которого я имею честь способствовать.

«Экая кляча, этот Од! Небось себя выскочкой не считает!» – подумал Кожоль, который старался не пропустить ни слова из этого разговора.

– А когда успех «Мадам Анго» поблекнет, – продолжал Од, – я и тогда сумею извернуться. Я рассчитываю предложить для театра серию пьес, которые, несмотря на разные сюжеты, будут иметь одного главного героя, для которого я придумаю забавное имя.

– А как назовешь ты этого героя? – спросил один из собеседников, подстрекаемый любопытством.

– Я дал ему имя «Кадет Руссель». Это будет творение, которое наделает шума.

Чтобы не заходить далеко, мы приведем здесь один факт из жизни господина Ода, автора «Кадета Русселя» – цикла из пятнадцати пьес, позднее разыгранных в театре Монтансье, который выкупил их у театра Трубадуров.

Од был ужасным пьяницей – до тридцати лет. Он особенно любил кабачное пьянство, темные дома и страшные притоны и был отчаянно весел в любой компании негодяев. В одном из подобных грязных притонов он однажды увидел, что какой-то отвратительный негодяй бьет женщину, худую, болезненную и изнуренную нищетой.

Он решил заступиться за женщину.

– Зачем ты вмешиваешься? – удивился негодяй. – Разве я не имею права бить мою жену: это ведь мой товар.

– А! Это твой товар! Ну, так я покупаю его у тебя, – сказал спокойно Од.

– Вот как! А что бы ты дал за него? – спросил удивленный муж.

– Да надо сначала хорошенько рассмотреть вещь, – возразил покупатель.

И он начал вертеть несчастную женщину так и сяк, как смотрят собаку на ярмарке.

После обстоятельного осмотра, Од сделал презрительную гримасу.

– Она не стоит больше двенадцати франков! – сказал он.

– Ну, по рукам! – воскликнул муж.

Од отсчитал деньги, положил их на стол и повел за собой свою покупку. Та даже не поморщилась, потому что у нового владельца ей, во всяком случае, не могло быть хуже, чем у прежнего.

Од прожил с купленной им женщиной тридцать восемь лет. Она родила ему детей и сделала его совершенно счастливым. Она отучила Ода от пьянства. Она, конечно, боялась, как бы в минуту опьянения он не вздумал продать ее точно так же, как вдруг решил купить; она знала, что тогда потеряет превосходного человека, ну, может быть, немного тщеславного. Человека, который стал творцом народного героя «Кадета Русселя». Он по закону женился на ней, лежа уже на смертном одре.

Просим читателя простить нас за это отступление, прервавшее нить нашего рассказа. Но так как мы изучаем интересную эпоху в ее целости, то не должны пренебрегать оригинальными ее чертами, какие могут нам встретиться.

Возвратимся к разговору за ужином, подслушанному Кожолем в доме, который, по-видимому, служил приютом стольким веселым гостям.

– Так вы, – продолжал голос Уврара, – осыпаете нас насмешками, – нас, бедняг-капиталистов?

– Да, толстяк мой, милый мой, премилый мой! – отвечал целый хор женских голосов.

– Ну! Ты ведь не будешь назван по имени в «Мадам Анго», а публика все-таки вас узнает, тебя и Сегэна, – прибавила мадемуазель Пусета.

– Ах! Бедняга Уврар! Он уж сделал кислую гримасу! – вскричал один из гостей.

– Я?.. Нет. С тех пор как Сегэн счастлив, я вполне доволен.

– Я уже наперед слышу бешеные взрывы аплодисментов, когда публика увидит, как пощипывают и осмеивают выскочек, – прибавил Од.

Здесь нам нужно сделать еще отступление. Когда пьеса «Мадам Анго, или Дочь рынка» игралась в театре Гэте, успех ее был колоссален, да он и не мог быть иным, потому что «Мадам Анго», так же как и «Кадет Руссель», вырвалась из театра Трубадуров.

В эту эпоху господства дорожных карет и одноколок, в эпоху, когда далекое путешествие считалось событием, за помощью в театральном деле обратились в самый отдаленный край провинции, в Гэте, администрация которой по случаю выхода пьесы на сцену заменила на рампе и в зале обыкновенные сальные свечи восковыми. Прибавим, что администрации это нововведение стоило суммы, баснословной по временам Директории, – два миллиона, из которых шестьсот франков заплатили изобретателю, гражданину Мальо.

Вот и причина успеха постановки.

Во времена государственных бедствий и крушений, общество стояло на пороге коренного переустройства. Появились новые богатства и способы их обрести. Продажа национального имущества, снабжение армии и особенно денежные спекуляции внезапно породили колоссальные богатства; чуть не каждый день являлись импровизированные миллионеры. Но вместо того, чтоб скрывать свой успех, все эти выскочки («les parvenus») хвастались неслыханной роскошью, оскорбительной для разоренного и притесняемого народа – выскочки возбудили к себе ненависть толпы.