Жалоба была так трогательна, что Тальма заволновался.

– Во вторник я явлюсь! – сказал он принесшему письмо.

Но одно важное обстоятельство помешало ему явиться во вторник и на следующий день, он отправился в четверг. Но придя в свой дом, он наткнулся на гроб жены. Несчастная, прождав напрасно вторник, отчаялась и наложила на себя руки. Испытывая отвращение к дому, напоминавшему о его роковой ошибке, трагический актер продал строение в 1796 году Бонапарту. Теперь Наполеон вступил господином в дом, где еще несколько месяцев назад получал, как милостыню, обед.

Мадам Бонапарт, муж которой, находясь в Египте, строго запрещал в своих письмах любые шумные удовольствия, – страсть бывшей Чудихи, – в продолжение двух лет вела однообразную жизнь в этом мрачном жилище, расположенном между дворцом и садом, к которому вела аллея, стесненная двумя домами, выходившими фасадом на улицу. И аллея эта упиралась прямо в фасад «гостиницы Спокойствия», где поселился Кожоль.

Бросившись на постель в своей новой комнате, Пьер смог уснуть только два или три часа спустя, но без тревоги, тяготившей его до сих пор. Когда он открыл глаза, уже настала ночь и в комнате царила темнота.

В несколько секунд он сообразил, что находится в незнакомом помещении.

– Черт возьми! – сказал он. – У меня нет огнива, чтобы зажечь свечу, и я не знаю наверняка, где находится сонетка или где расположена дверь. Нужно, однако ж, найти поскорее то или другое, потому что не могу же я остаться впотьмах.

Он вскочил с постели, но вдруг остановился, скованный изумлением.

Прямо против того места, где он стоял, в самом центре стены, виднелась маленькая светящаяся точка, доказывавшая, что в перегородке, отделявшей эту комнату от соседней, было просверлено отверстие и что в соседнем номере был огонь.

«Ага! – подумал Кожоль. – По-видимому, отверстие просверлил какой-нибудь любопытный путешественник с той или другой стороны перегородки, чтобы в эту дыру наблюдать, что делает сосед. Если я надолго останусь здесь, то постараюсь закупорить это отверстие, оно для меня в высшей степени подозрительно».

Приняв такое решение, молодой человек насторожился и стал прислушиваться к странному шуму, который разобрал еще при пробуждении. Это был глухой шум, похожий на звук пилы, ходящей по дереву. Это пиленье наконец почти вывело Кожоля из терпения; растянувшись на постели, он слушал его не меньше пяти минут.

– Даю себе честное слово, – прошептал он, – что я воспользуюсь этим коварным отверстием, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Он тихонько встал, развел руки, чтобы не толкнуть и не опрокинуть какой мебели, и направился к светящейся точке.

«Вчера – у дверей Люксембурга, сегодня – у перегородки гостиницы, – подумал он. – Кажется, мне определено судьбою проводить вечера, подсматривая в какое-нибудь отверстие». Молодой человек прислонился к стене и принялся наблюдать за происходящим в соседней комнате.

«Какого дьявола выделывает этот человек?» – подумал Кожоль, изумленный тем, что увидел.

Мужчина лет сорока сидел у стола, на котором стояла лампа и лежали различные инструменты. Рядом на ковре, сложенном вчетверо, чтобы заглушить шум при работе, дном вверх стоял бочонок. Мужчина был погружен в какое-то странное занятие: он осторожно округлял втулку пилою.

Работа эта, без сомнения, требовала большой точности, потому что для регулирования движений пилы мастеру служило какое-то длинное орудие, опиравшееся на его ногу. Что это было за орудие, Кожоль не мог распознать: каждый раз, как рабочий настраивал его, он наклонялся или поворачивался, заслоняя свет и оставляя свою работу в полутени. Но, когда рабочему понадобился какой-то инструмент, он, ища его на столе, отставил лампу в сторону. И тогда любопытный граф узнал, что же это за загадочный предмет. Он с изумлением спрашивал себя:

– Что такое? Зачем этот человек хочет приладить к отверстию бочонка ружейный ствол без приклада?

Вдруг работающий поднял голову и посмотрел внимательно на перегородку, за которой находился граф.

«Неужели он заметил отверстие? По правде сказать, заделывать эту дырку теперь поздновато», – подумал Пьер.

Однако вовсе не отверстие в стене насторожило мужчину: он замер, услыхав стук в дверь.

Он осторожно собрал все свои инструменты и положил их в ящик стола, спрятал ружейный ствол под матрац на кровати, поставил бочонок за занавеску. Когда, однако ж, из-за двери послышался условный сигнал, мастер успокоился, перевел дух и оставил свои предосторожности.

«Кажется, – подумал граф, – этот добрый человек не хочет, чтобы все знали о его занятиях».

Рабочий отворил дверь своему посетителю, тот тихо прокрался в комнату.

Пьер напряженно вслушивался в начавшийся разговор.

– Ну, Шевалье, – спросил вновь пришедший, – как идет ваша работка?

– Подвигается, гражданин Томассэн! Завтра одну вещичку я вам доставляю.

– И вы ручаетесь, что это будет действовать хорошо?

– О! – отвечал тот, которого гость называл шевалье. – От этого привскочит вся Директория.

– Очень хорошо.

Кожоль затаил дыхание и в изумлении думал: «Но… этот Томассэн?.. Мне кажется знакомым его голос. Ну-ка, как бы увидеть его фигуру!..» И глаз его рассмотрел дюжего краснолицего мужчину. Волосы его были с проседью, а одет он был на манер зажиточного фермера.

– Не знаю его! – произнес граф, обманутый в своем ожидании.

Но в эту минуту особенное выражение оживило лицо крестьянина, и Кожоль чуть не вскрикнул от изумления:

– Ну, я теперь узнал его! Это аббат Монтескью!

– Вот видите ли, Шевалье, – сказал мнимый земледелец, – я ужасно стеснен. Я вижу, что эмигранты всюду возвращаются, а я с несколькими друзьями, купил кое-что из национального имуществ… никуда не годные замки… разве только продать камень, из которого они выстроены, да земли, на которых стоят. С киркой и лопатой будет слишком длинная история, а рабочим тоже надо платить. Ну, так мы выдумали сделать подкоп и взорвать замки. Я приехал в Париж отыскать мастера. Мне дали ваш адрес, и я поручил вам мой заказ с тем условием, чтоб вы исполнили его как можно лучше… чтобы соседи не смеялись потом над моей идеей быстрого уничтожения.

Шевалье достал свой бочонок и поставил его на стол близко к свету.

– Вот ваша вещь. Когда вы поднимаете этот обруч, поднимается крышка бочонка. Вы бросаете внутрь порох, помещаете на прежнее место крышку и обруч. Затем в отверстие вводите ствол ружья, в который вделано огниво. Вы кладете бочонок на каком угодно месте; он снабжен шнурком достаточной величины, и этот шнурок приводит аппарат в действие.

– Не лучше ль было бы в вашем стволе заменить шнурок фителем?

– Фитиль может потухать или загораться слишком медленно. А вдруг тогда вы выйдите из терпения, приблизитесь к снаряду, чтобы найти причину промедления, и вдруг – паф! Замок рушится на вашу голову.