— Нигде, — пожала она плечами. — Выходила на улицу подышать.

Вера старалась не смотреть на него, отвечала ровным голосом.

— Ах, «подышать»? — издевательски повторил он. — Ну и что, хорошо тебе дышится?

— Ты опять пьян! — не выдержала Вера. — Свинья!

Она уже давно перестала бояться его. Более того, однажды с удивлением поймала себя на том, что испытывает к нему смешанную с презрением жалость.

Генрих яростно стукнул кулаком по столу:

— Заткнись, дрянь! Не твоё дело! Это ты во всём виновата!

Вера сжалась, втянула голову в плечи, молча ждала продолжения. Он давно её не бил, вполне может опять ударить, с него станется…

Генрих неожиданно успокоился, подошёл к ней, крепко взял её за плечи:

— Прости, Вера! Прости меня… Если можешь… Эта проклятая война превращает нас чёрт знает в кого!..

Он приблизил к ней лицо, смотрел прямо в глаза.

— Но это скоро кончится, Вера! У нас есть только один выход противостоять всей той мерзости, которая творится вокруг! Мы должны родить другого ребёнка, слышишь!

Вера, онемев от ужаса, смотрела на него, не верила своим ушам. То есть ему всё мало! Изнасиловавший её ублюдок хочет, чтобы она снова прошла через весь этот ад!..

А она ещё жалела его!..

Он никогда от неё не отстанет, только смерть может избавить её от него…

— Это единственный способ прекратить наши мучения, поверь мне!.. — тем временем говорил Генрих.

Чувствовалось, что он нисколько не импровизирует, напротив, говорит обдуманно, изливает на неё наболевшее, преподносит оптимальное с его точки зрения решение.

— …Иначе они съедят нас, ты слышишь, Вера? Я ведь знаю, мысли о нашем украденном ребёнке неотвязно преследуют тебя, так же как и меня. Но мы должны их перебороть!.. И мы это сделаем!..

Он привлёк её к себе, намереваясь поцеловать. Она стала отворачиваться, отбиваться, пыталась вырваться. Борьба шла молча, оба старались не производить шума.

— Нет! Пусти, пусти, негодяй!!! Ты пьян! — задыхаясь, шептала Вера.

Генрих всё же одолел её, насильно притянул к себе, поцеловал в сухие, крепко сжатые губы. Постоял так некоторое время, больно сжимая в объятиях, прислонив лицо: она с отвращением чувствовала его горячее проспиртованное дыхание.

Потом вдруг, так и не дождавшись ответной реакции, резко отпустил её и отступил на шаг назад.

— Что ты со мной делаешь!.. — тихо произнёс он.

Теперь он смотрел на неё неожиданно трезвым взглядом.

— Почему я не могу просто бросить тебя или… — он запнулся, поискал слово, — …уничтожить?..

Вопрос повис в воздухе.

Генрих вернулся к столу, налил себе полный бокал шнапса, залпом выпил.

Вера молча ждала продолжения, оправляла платье, волосы, вытирала набежавшие слёзы.

— Ладно, — устало произнёс комендант. — Мы как-нибудь продолжим этот разговор… Иди…

Вера с облегчением повернулась.

— Постой! — раздался сзади окрик.

Она застыла, боялась оглянуться. Что ещё он придумал? Какое издевательство приготовил ей на сей раз?..

Генрих Штольц смотрел на любимую женщину с горькой усмешкой. Она стояла в двух метрах от него, но всё равно была недоступна, не принадлежала ему, несмотря на всю его власть. Всё летело к чертям, совсем недавно казавшаяся прекрасной жизнь катилась в тартарары.

На отвратительное настроение коменданта в последнее время безусловно влиял и тот факт, что победоносное движение немецкой армии окончательно застопорилось, он всё чаще ловил себя на том, что не испытывает прежней уверенности в победе, с тревогой вчитывался в приходившие с фронта сводки.

К тому же постоянно донимал диверсионными вылазками проклятый партизан Тимофеевский со своим отрядом. Подкрепление, присланное в Дарьино, конечно, принесло определённое успокоение, но всё же по-прежнему не решало проблему. Периодически возникало подспудное ощущение, что круг неумолимо сжимается, в груди становилось тесно, не хватало воздуха…

Ухмылку сменила мучительная судорога, быстро пробежавшая по лицу Штольца. Затем ему в голову пришла новая идея.

— Мы, возможно, заедем к тебе поужинать с Петером!

На этот раз он взял себя в руки, говорил сухо, чётко. Сколько можно распускаться, унижаться перед бабой. Недостойно не только офицера, но вообще мужчины!..

— Так что будь любезна, подготовься к роли хозяйки дома!..

— Как вам будет угодно, герр комендант. — Вера обернулась, покорно склонила голову. — Так я могу теперь идти?

— Иди, — не глядя на неё, буркнул Генрих.

До чего она его довела, эта чёртова баба! Он совершенно потерял себя, распустил нюни…

Но ничего, он справится со всем этим. Он её переломает, она родит ему ещё одного ребёнка, всё ещё будет хорошо.

И немцы, разумеется, победят.

Как говорит фюрер, им скоро будет принадлежать весь мир.

Вера с неестественно прямой спиной, на одеревеневших ногах вышла из кабинета.

Дверь захлопнулась.

Генрих взял опустевшую бутылку, вытряс в бокал остатки. Надо послать Пауля в город за спиртным, выпивки осталось уже совсем мало, на складе он вчера обнаружил только два полных ящика.

Тимофеевский был совершенно неуловим. Трижды за эти полгода немцы нападали на след его отряда, обкладывали со всех сторон, но всё равно оставались с носом. Непостижимым образом он всякий раз выходил из окружения, уводил всех своих людей.

Срочно приходилось сниматься с места, бросать удобные обжитые землянки, накопившийся скарб, налаженный быт. И после нелёгкого долгого перехода обустраиваться заново на какой-то новой, запрятанной в густой чаще поляне.

Они уходили всё глубже в лес, который Тимофеевский знал замечательно, когда-то много охотился в этих местах. Он вёл их одному ему известными тропами, нащупывал пути через, казалось бы, непроходимые болотные топи.

В феврале сорок третьего немцы шли за ними по пятам двое суток, прежде чем, потеряв на болотах с полдюжины человек, сдались и, раздосадованные, повернули обратно. Только тогда наконец Тимофеевский сбавил темп и, убедившись, что погони больше нет, спустя ещё пару часов разрешил остановиться. Он подыскал подходящую поляну на небольшом, покрытом елями холме, распорядился разбить там новый лагерь. Подобраться сюда, не зная прохода, было практически невозможно. Какие-то горячие, бьющие из-под земли источники не давали окружавшему холм болоту замёрзнуть даже в эту холодную зиму, оно надёжно охраняло беглецов.