Петер Бруннер был в бешенстве. Проклятый Клаус, больше некому, опередил его. Наверняка подсуетился, отправил наверх какой-то донос.

Иначе откуда взяться этому внезапному предписанию из штаба! А ведь, чёрт возьми, у него уже всё было готово для разоблачения предателя!

Нет, он не может допустить, чтобы его так обошли!

Нужно действовать, и немедленно!

Ещё не поздно!

Петер вытащил из ящика стола свою заветную папку, сунул её в портфель, оделся и выбежал из комендатуры.

Он сам поедет, сам передаст свои донесения в нужные руки! Они узнают, кто такой Петер Бруннер!

Спустя четверть часа Бруннер сидел в несущейся по дороге в Светозёрск мотоциклетной коляске, плотно прикрывшись брезентовым пологом от холода и снега. Обеими руками в кожаных перчатках крепко сжимал под пологом портфель с заветной папкой. Периодически он выпрастывал правую руку и протирал залепленные снегом очки.

Мотоцикл срезал угол на очередном повороте, и… Петер снова потянул руку вверх, к лицу, поскольку почти ничего не видел перед собой. Однако до очков он руку так и не донёс.

Автоматная очередь внезапно прорезала лесную тишину, и Петер вместе с мотоциклистом одновременно повалились вперёд. Мотоцикл вильнул и, промчавшись ещё несколько метров, уткнулся в большой придорожный сугроб. Мотор захлебнулся, заглох.

На мгновение стало тихо. Потом резко захрустел снег под тяжёлыми шагами. Из леса вышли двое, осторожно приблизились.

— Похоже, готовы… — сказал один из них с вопросительной интонацией.

— Ага, — деловито подтвердил второй. — И мотоциклет в порядке. Григорьич доволен будет. Давай, Ром, поспешим. А то ещё кто появится…

И они стали быстро оттаскивать трупы в сторону.

Надя в отчаянии всматривалась в бледное, мокрое от пота детское личико, запёкшиеся губы, синие круги под глазами.

Тимофеевский пришёл узнать, как ребёнок, неловко переминаясь, стоял рядом. Позади него маячил Роман.

— Не пойму, что с ним… — беспомощно говорила Надя. — Похоже на дизентерию, а может, ещё что… Я уж всё перепробовала, чем только не поила… Я не знаю, что делать…

Голос у неё дрожал, глаза полнились обжигающими лицо слезами.

— Он умрёт… Ещё два-три дня и умрёт. Видите, совсем ничего не ест…

Она осеклась, говорить было трудно, рыдания душили её. Не смогла, не уберегла ребёнка.

Это — расплата!

И Надя знала за что. Хоть между ними ничего никогда и не было, но она за время своей жизни в отряде невольно привязалась к Роману, ждала его, тревожилась, когда он долго не возвращался. Оба не заметили, как стали почти родными.

Постепенно она всё больше видела в нём мужчину, возрастная разница понемногу стиралась. Нельзя было себе это позволять! Вот результат — заболел её мальчик, и как теперь быть, что сделать, чтобы он выжил, выздоровел!

Пусть лучше умрёт она, только не он…

— Тихо-тихо… — Тимофеевский обнял её за плечи сильными руками, заставил поднять голову, посмотреть ему в глаза.

Взгляд у него был тяжёлый, уверенный.

— Успокойся, Надежда… Что-нибудь сообразим.

Надя сразу поверила, перестала рыдать, знала, что командир никогда не говорит зря.

Тимофеевский усиленно думал. Для всех было бы лучше, если бы ребёнок умер. И без ребёнка хлопот хватает. Так что чем скорей это произойдёт, тем лучше. Всё равно здесь мальца не спасти. А в город Надю отправлять стрёмно, к тому же терять её жалко, баба для отряда полезная. Но как ей об этом скажешь!

Он повернулся к Роману, вслух сказал совсем другое:

— Она права, Рома, помрёт он здесь. Врач нужен хороший, лекарства нужны. В город его надо везти, значит.

— Я сделаю, — подобравшись, ответил тот. — Прямо сразу можно и пойти.

Надя заметила, что он побледнел. Хороший парень, но ей было сейчас совсем уже не до него.

Тимофеевский внутренне поразился реакции Романа. Такого поворота он от него совсем не ожидал, рассчитывал совсем на другое, что тот только руками разведёт. А поскольку больше послать некого, так оно бы постепенно и замялось бы… До утра бы отложили, деваться вроде как некуда, а утром, глядишь, уже и к доктору везти не надо, поздно. Ведь, главное, влюблён же парень в Надю по уши, а сам вызывается её отправить. Неужто не понимает, что скорей всего он её уже никогда не увидит!

Но слово было сказано, назад не воротишь.

— Значит так, Роман, слушай внимательно. Наденешь немецкую форму, дойдёшь с Надеждой до оврага, где вы мотоциклетку схоронили. Выведешь на дорогу, только аккуратно. За километр до первого поста сбросишь её и сразу назад, не останавливаясь. Она дойдёт. Мотоциклет спрячешь там же. Всё понял?

— Всё.

— Лады.

Командир повернулся к Наде. Он уже придумал версию, как ей вывернуться из этой нелёгкой ситуации.

— Ты, значит, на все вопросы будешь отвечать, что под бомбёжку попала, контужена, ничего не помнишь. Сможешь?

— Смогу.

Надя даже удивилась: чего спрашивать такие вещи, она всё сможет, всё выдюжит.

Лишь бы Алёша был жив…

— Имя и фамилия тебе нужны другие, — вслух размышлял командир. — Но настоящие, на случай проверки. Мою фамилию немцы, полагаю, хорошо знают, а то бы назвалась Анной Тимофеевской, как дочка моя, у меня свидетельство рождения есть…

Он вроде как призадумался. Потом вздохнул огорчённо.

— Нет, без документа идти никак нельзя. Всё равно что на смерть, значит. Придётся погодить. Утро вечера мудренее, Надежда. Я ещё с ребятами посоветуюсь, может чего сообразим.

И опять чёртов парень испортил так хорошо задуманный ход.

— У меня вообще-то сестра была старшая, — немного смущённо начал Роман. — Ну, вы ж знаете, Владимир Григорьич…

Он повернулся к Наде, заговорил торопливо, жарко, словно боялся передумать:

— Ниной её звали. Нина Константиновна Седых. Год рождения — пятнадцатый. Родилась в Смоленской области, в Перхутково. Я сам оттуда. Ничего там от нашей деревни не осталось. Одни воронки. Как, сгодится?

— Сгодится, Владимир Григорьевич? — умоляюще взглянула на Тимофеевского Надя.

Тот отвёл глаза, решил больше не упираться, не брать грех на душу. Чёрт с ними, пусть попытаются спасти мальца, авось получится.

— Думаю, годится, — одобрил Тимофеевский. — Ты поняла, Надежда?

— Ага.

Надя кивнула. За всё время жизни в отряде так и не смогла привыкнуть, что он всегда разговаривает с ней, как с маленькой.

— Умница. Роман тебе все подробности про их семью расскажет. Ты, значит, запоминай. Так и скажешь, значит. Всё безопасней. А там пусть проверяют! И немец твой тебя не найдёт, если что. А больше, говори, ничего и не помнишь. Имей в виду, если чего заподозрят, пытать будут…