Он целует меня в губы, и мне смерть как хочется повалить его на себя. Какая жалость, что в эти ванны пускают детей.

Поль обмахивается книгой. Здесь жарче, чем в Египте.

— Не угодно ли вашей светлости прерваться на обед? — спрашивает он. — Вы три дня питаетесь одним супом.

Это оттого, что меня била дрожь и донимала рвота. Вчера до четырех часов не могла уснуть.

— Ах, да как можно думать о еде в таком месте? — беспечно отмахиваюсь я. — Я же не немка, с аппетитом набивающая брюхо всю дорогу до самой Голландии.

Поль хмурится, а я поворачиваюсь к де Канувилю.

— Я получила письмо, — объясняю я. — Брат уже заскучал. Судя по всему, его плодовитая корова только и делает, что ест.

— Удивляюсь: весь мир у его ног, а он выбирает какую-то австриячку. Где они сейчас?

— В Бреде, — отвечает Поль.

— Бреда? Ну и ну!

Это там, где в изгнании жил Карл Второй. Богом забытое место.

— А еще хотел, чтоб мы ехали с ним! — удивляюсь я. — Каролина-то, конечно, отговорилась. Беременна, видите ли, — ворчу я.

Поль смотрит с любопытством, но вопрос задает де Канувиль:

— Она беременна?

— Надеюсь, что нет. Она и без этого жирна как свиноматка.

— Что же, она обманула императора? — недоумевает Поль.

— Он же не Господь Бог! — усмехается де Канувиль.

— А вот это уже тянет на измену! — мрачнеет Поль.

— И что теперь? Ее высочество меня прогонит?

Оба смотрят на меня, а я уже жалею, что завела этот разговор.

— Да, сестра солгала. И да, это все предательство. И что с того? — Я откидываюсь на подушки, и у меня вдруг с новой силой схватывает живот. — Не пойти ли нам прогуляться?

Де Канувиль мгновенно выпрямляется. Но Поль колеблется.

— Ваша светлость, мы здесь уже три недели, а вы не продвинулись дальше этих ванн. Вам не кажется…

— Я себя хорошо чувствую! — обрываю я.

— Вы чахнете на глазах, — не унимается Поль. Он считает, эти ванны мне не на пользу. — Сколько дней можно вот так тут сидеть?

— Столько, сколько потребуется, пока не поправлюсь.

И мы еще два месяца торчим в Экс-ла-Шапеле.

— Я понимаю, твой брат сердит, но это? — Де Канувиль меряет шагами мои апартаменты. Туда-сюда, туда-сюда, пока меня не начинает тошнить от одного его вида. — Не может быть, чтобы это было всерьез!

Наполеон уже лишил нашего брата Луи голландского трона за непослушание, а теперь грозит оставить меня без титула княгини Боргезе, если я немедленно не вернусь в Фонтенбло.

— Он этого не сделает! — уверен де Канувиль. — Он вернулся из свадебного путешествия, и ему просто все прискучило. Это пустые угрозы.

— Тебе-то откуда знать? — Я стою у окна и смотрю на ванны из золота с бирюзой. Я знаю, что он по мне скучает и я ему нужна, и теперь он это доказал. — Может, скажешь, что и его угроза в адрес кардиналов — тоже блеф? Помнишь, когда на его венчание из тридцати приглашенных приехали только одиннадцать кардиналов, он поклялся унизить их перед лицом всего Рима? Тоже, скажешь, пустая угроза?

Де Канувиль бледнеет. Такого неуважения ни один правитель не потерпит. Девятнадцать пустых кресел на самом важном венчании в Европе. И уже на следующей неделе Наполеон вызвал их всех в Тюильри и продержал в приемной больше двух часов. Позже он появился, но лишь затем, чтобы объявить, что у него нет времени, а их экипажи готовы к отъезду. Когда же кардиналы вышли к своим каретам, то обнаружили, что лошади исчезли. Невинное происшествие, если разобраться. Недосмотр дурака-конюха. В результате уехать отцам церкви удалось только в семь часов вечера.

Ему просто надоело непослушание.

— На сей раз брат не блефует! — уверенно говорю я.

«Просто сделай отверстие в потолке над моей ванной и вели слугам лить молоко, когда я буду готова. Я понимаю, для тебя это некоторое неудобство, но подумай, какая будет польза моему здоровью».

Полина своему деверю, Жан-Луи Леклерку

Экс-ла-Шапель

Слуги сбиваются с ног, собирая вещи. Шелковые платья охапками вынимаются из шкафов и заталкиваются во все имеющиеся дорожные сундуки. Вышитые шали, муслиновые наряды, газовые платья — все после обеда должно быть собрано.

— Обувь! — вспоминает де Канувиль, следя за суетой от дверей ее спальни. — Возле шезлонга я насчитал не меньше четырех пар купальных тапочек.

Из-за его спины появляется Полина и обхватывает его руками.

— Вот бездельники, скажи?

— Они с шести утра на ногах! — встаю я на защиту прислуги.

— А чем конкретно занимаешься ты? — налетает на меня де Канувиль. Он поворачивается к Полине. — Никогда не мог понять, зачем твоему камергеру торчать тут каждое утро! Не говоря уже о том, что ему всегда выделяется комната, соседняя с твоей. Надо быть более разборчивой, кого допускать в свой круг, Полина!

Все слуги замирают и смотрят то на меня, то на Канувиля.

— Поль мой друг! — предостерегает Полина. — И ты будешь обходиться с ним надлежащим образом.

Я ловлю взгляд Полины, она подмигивает, и это замечает де Канувиль. Все правильно. Я не какая-то будуарная игрушка, которую несложно и заменить.

— Поль, не проследишь, чтобы все было сделано? — просит она.

— Разумеется, ваша светлость.

Я поднимаю сундук и обхожу де Канувиля, который загораживает проход. На лице его забавное смущение, и я крепче сжимаю губы, чтобы не засмеяться.

Я выношу сундук во двор, где под палящим солнцем десяток слуг привязывают багаж к экипажам. Будь я у Полины любовником, я бы так не волновался из-за того, с кем она водит дружбу. Меня бы куда больше интересовали двенадцать повозок, которые нужны ей для поездки в Экс-ла-Шапель, и откуда брать на них деньги. В один прекрасный день Камилло Боргезе найдет женщину, которая его полюбит, и подаст папе Римскому прошение о разводе. И ему будет все равно, что Полина — сестра императора, а если Папа окажется благосклонным к нему так же, как сейчас — к Наполеону, она потеряет все. Бриллианты Боргезе, итальянские виллы, ее апартаменты в палаццо Боргезе и титул княгини — всего этого она вмиг лишится.

Я привязываю к задку кареты ящик с книгами и чувствую, как надо мной нависает чья-то тень. Обернувшись, вижу капитана, он стоит вплотную ко мне, и его большой палец небрежно лежит на дуле пистолета. Две женщины останавливаются и смотрят на нас, а старший конюх замирает на крыльце и тоже не сводит с нас глаз. Случись что — он будет на моей стороне.