Наполеон каменеет. Он, конечно, слышал о Фердинанде. Вся Европа знает. Это никакая не тайна.

— И часто в вашем роду встречаются эти проблемы со здоровьем?

Я слышала мнение, что болезнь моего брата — следствие злоупотребления кровосмешением. И у моих родителей действительно все бабушки и дедушки были общие. Но Габсбурги всегда женились на сестрах, и до Фердинанда ничего подобного не случалось.

— Думаю, маме просто не повезло, — говорю я. — Двое больных детей. — Если тебя это так волнует, что же ты не подумал, прежде чем тащить меня во Францию? — Моя сестра Мария-Каролина глухонемая и страдает эпилепсией.

Наполеон с усилием садится. Он уже не молод, к тому же с солидным брюшком.

— Ну, я-то везучий, — заявляет он без тени иронии. — К ногам моего сына почтительно склонится весь мир. Он будет отпрыском величайшего военачальника со времен Александра Македонского. Ничто не встанет на его пути!

— А если родится девочка?

— Сделаем венецианской принцессой. Но у нас будут сыновья! — без тени сомнения произносит он. — Может, один из них уже там завелся…

Я сжимаю губы, подавляя усмешку.

— Стало быть, после смерти твоего отца регентом будет Меттерних?

Вопрос меня шокирует.

— Я… я не знаю. — Не могу себе представить, что отца когда-то не станет. Он еще так молод и крепок здоровьем! Но ведь и мама была молода… — Скорее всего. — Затем я задаю вопрос, который мучает меня с самого декабря: — Это ведь он устроил наш брак, да?

Вопрос ненадолго повисает в воздухе.

— Он агитировал за твою кандидатуру, как и подобает послу. Они все наперебой сватали своих принцесс, — не вдаваясь в подробности, отвечает он, и теперь я вижу, в чем состоял замысел Меттерниха. Вот бы найти способ предупредить отца о его предательстве!

— Но князь Меттерних жаждал этого больше всех! — не отстаю я.

— Расскажи мне о своем отце, — просит Наполеон, игнорируя мой вопрос. — Как он правит страной?

— С тщанием, — отвечаю я. Но я полна решимости вернуться к разговору о Меттернихе. Просто надо дождаться подходящего момента. — Его финансы всегда в полном порядке. И раньше тоже всегда так было. — Пока не явился ты и не затребовал чудовищных репараций от нашей поверженной страны. — Дважды в неделю он выходит к своим подданным, что бы ни случилось. Для него нет ничего важнее.

Наполеон изучающе смотрит на меня.

— Следовательно, ты понимаешь, что значит править империей. Это бесконечный труд, бесконечные ожидания, церемонии, празднества, войны. — Взгляд его смягчается. — Если здесь, в Фонтенбло, ты будешь себя хорошо вести, тебе ни в чем не будет отказа.

У меня тут же мелькает мысль о Зиги.

— Полина мне сказала, ты хотела бы вернуть себе собаку, — говорит он.

Я поражена — и тем, что он будто прочел мои мысли, и тем, что Полина замолвила за меня словечко.

— Это… это было бы замечательно.

— Считай, что уже сделано. — Он встает и застегивает штаны. — Завтра будь готова к шести.

— Готова к чему? — не понимаю я. Я думала, торжества закончены.

— К свадебному путешествию. Мы едем в Голландию, — сообщает он. — Скажи камеристкам, пусть сложат твои теплые вещи. И обувь будет нужна удобная.

Он закрывает за собой дверь, большего мне знать не положено. Но разве это сейчас важно? Мне привезут Зиги!

Не успеваю я от радости броситься на кровать, как раздается стук в дверь. Это Гортензия.

— Пришла помочь вашему величеству собрать вещи, — говорит она.

Я делаю шаг в сторону, давая ей войти. На ней белое платье с бесстыдно низким декольте. Даже в моем пеньюаре приличнее показаться на публике.

Но ее серо-голубые глаза хранят невинное выражение, а каштановые волосы пышным ореолом обрамляют изящную головку. Мы с ней впервые наедине, и я теряюсь, не зная о чем говорить с голландской королевой.

— Значит, вы уже знаете про поездку в Голландию? — спрашиваю я.

— Об этом все знают, ваше величество. С нами едет половина двора. Выезжаем завтра в шесть. — И тихонько добавляет: — Он никогда не ездит в одиночку.

Мы сидим за моим письменным столом напротив друг друга. Я на семь лет моложе, но меня привезли во Францию занять место ее матери и родить императору ребенка, чего у Жозефины не получилось. У Гортензии есть все основания меня ненавидеть, но при внимательном взгляде на нее я убеждаюсь, что она чувствует себя совершенно комфортно, как будто нет ничего естественнее, чем сидеть рядом с женщиной, отнявшей корону у твоей матери.

— Вы, наверное, думали, нам будет неловко общаться, — начинает она.

Я смущенно ерзаю в мягком кресле. Это как раз то, о чем я размышляю, мои мысли в очередной раз прочитали.

— Надеюсь, вы знаете, что я на вас зла не держу. В том, что случилось с моей матерью, виновата она сама. — Видя мое изумление, Гортензия поспешно добавляет: — Выходя за Наполеона, мама знала, что не может больше иметь детей. Когда она во время революции сидела в тюрьме, с ней кое-что произошло. Нечто ужасное.

— Мне жаль, — шепчу я. — Я не знала.

Она кивает.

— Она все равно вышла за него замуж, а когда он провозгласил себя императором, поклялась, что родит ему наследника.

— А когда этого не случилось?..

— Попросила ребенка у меня.

Я откидываюсь назад.

— Она забрала у вас сына?

Гортензия пожимает плечами, словно в этом нет ничего особенного.

— Хотела забрать. Но я настояла на том, чтобы сын воспитывался у меня в Голландии. Мы с ней жутко ругались, — признается она.

— Но ваша взяла.

— Потому что меня поддержал император. Она была в отчаянии. Вы должны понять: моя мать очень сильно любит Наполеона.

При свете утра мы изучаем друг друга. Что за женщина Жозефина? Интриганка или бездумная идиотка, готовая пожертвовать счастьем дочери в угоду мужу-тирану?

Входит прислуга с чаем, и я жду, пока она наполнит нам чашки и уйдет, прежде чем продолжить разговор.

— А вы по своей воле вышли за Луи? — спрашиваю я. Пытаюсь представить себе, каково это — быть женой Луи Бонапарта. Даже мы в Австрии наслышаны о его необузданном нраве, и я рада, что он редко появляется во Франции.

Гортензия держит в руках чашку и не смотрит на меня. Похоже, я допустила излишнюю прямолинейность. Она ведь мне ничем не обязана. Я уже собираюсь извиниться, но она произносит:

— Нет, мне не хотелось иметь с Луи ничего общего. Но, ваше величество, при дворе это ни для кого не секрет. — Она поднимает взор, вид у нее какой-то затравленный. — Это была инициатива моей матери. Она захотела этого брака ради наследника. Так говорят. — Гортензия на мгновение закрывает глаза рукой, и я понимаю, что она думает о старшем сыне, умершем от крупа в четырехлетнем возрасте. — Моя мать — неплохой человек, — уверяет она. — Вы не знаете, каково это — жить в этом дворце. Я хочу сказать — пока не знаете. Но я… Я не должна вам всего этого говорить. Давайте лучше я займусь сборами.