Это же вообще полная засада и позорище! Нет, ну на самом деле – пришёл Мужчина Мечты, а она не накрашена, не причепурина никак, помятая после сна, пропахшая готовкой, волосы в разные стороны из косы торчат…

А-а-а, ещё и коса же, и даже не уложенная! То есть мрак полный!

Нет, с другой стороны, Шагин тоже выглядел не блестяще – уставший, замученный, с лёгкой щетиной на щеках. И костюм, из которого он, по всей видимости, не вылезал весь длинный день, несколько помят, рубашка хоть и слепила белизной, но тоже не поражала свежестью. Так что и ладно, как она там выглядела, обидно, конечно, что не лучшим образом и без всякого шика, но что уж теперь переживать и сетовать – оба не с бала, не свежие утренние розы, прямо скажем.

Сегодня Лилька уговорила Аглаю встретиться. Ну, как уговорила – грозно наехала по телефону на предмет того, что её разлюбезная единственная подруга пропала куда-то без всякой вести, не объявляется, не звонит и даже в сети ни одного поста не выложила за месяц, чтобы хотя бы по ним определить и понять, чем же таким важным Глашка занята, что про неё, Лилю, забыла напрочь. И пообещала, что любить, конечно, Аглаю никогда не перестанет, но, если они немедленно не встретятся, порвёт с ней всяческие отношения.

Любить, но порвать всяческие отношения с Аглаей Лилька обещала всякий раз, когда вдруг осознавала, что ужасно соскучилась по подруге и они давно не виделись. Случалось это с регулярностью раза два в месяц, а ещё в том случае, когда Лиля уговаривала подругу на такое, на что подруга уговариваться стоически отказывалась.

Познакомились они, когда Глаша перевелась в одиннадцатый класс из той самой элитной школы, в которой проучилась целых два года, пока в категорической форме не отказалась снова идти в этот мажорский гадючник. Выставила родителям ультиматум и вывалила на них такие факты, подробности и рассказы о том, что вытворяют богатенькие детки, и как глумятся и издеваются они над теми, кто ниже их статусом, и как прикрывают все их «проказы» родители, что папа с мамой были откровенно потрясены, пережив настоящий эмоциональный шок. Разумеется, дочь они сразу же перевели в другую школу, отчитав, что Глаша не рассказала им всё раньше, и недоумевая, зачем вообще было терпеть целых два года.

Зачем, зачем – волю в себе воспитывала. Но если честно, Аглаю не очень-то сильно и доставали, по крайней мере, гораздо в меньшей степени, чем многих иных учеников. Объяснить такого «особого» отношения к себе Глаша не могла, хотя и ей перепадало троллинга и порой её неслабо прессинговали за стремление к справедливости, когда она заступалась за тех, кого жёстко третировали мажорчики. Но по сравнению с другими одноклассниками Аглая умела давать реальный отпор, да и ответить адекватно и припугнуть не стеснялась.

Но наступил момент, когда она поняла, что достаточно натренировала эту самую волю, а если даже и недостаточно, так и бог с ней, походит она и без сильной воли, а вот дальше находиться в окружении неадекватных, чванливых и весьма неумных подростков ей до отвращения надоело, да и просто не следует.

А придя в новую школу, в свой последний, выпускной класс Аглая села за парту к девочке, с которой никто не рисковал сидеть рядом, и приобрела настоящую подругу Лилию Токареву, видимо, на всю оставшуюся жизнь.

Лилька – это, конечно, нечто. Уникум. Совершенно особенный человек: смесь лютого андеграунда, сборной «солянки» понятий, правил, а также всякой зауми из разных духовных практик и подросткового непрошибаемого, махрового инфантилизма.

Такой безумный симбиоз творческой натуры. Ну, собственно, было бы, наверное, странно, стань Лилька, при столь неординарном устройстве личности, например, бухгалтером. Ага, и сдавала бы в налоговую отчёты, разрисованные инфернальными картинками или героями из мультиков на полях и стишатами между строк и столбцов с цифрами.

Ну да, Лиля натура творческая, находящаяся, как и водится у этих самых натур, в вечном поиске себя как творца и создателя чего бы то ни было, но непременно эдакого и желательно мощного.

Например, она пишет стихи. Ну такие себе стихи… очень своеобразные, скажем прямо. М-да, поэзия Лилии Токаревой – это отдельная тема.

Каким-то образом Лильке удалось пару раз уговорить и затащить Аглаю на поэтические вечера, где собирались продвинутые молодые поэты и читали свои произведения со сцены, а по завершении чтений ценители поэтического искусства обсуждали их творчество.

Аглая откровенно недоумевала, на кой все эти поэты слушают всю ту лабуду, которую с умным видом им вещают, прости господи, критики. Вот она бы точно не согласилась прочитать что-то, глубоко ею выстраданное и выраженное стихами, поделиться, так сказать, своими переживаниями, чтобы потом какие-то там специалисты разбирали её произведение по словам и запятым, объясняя, что ты там правильно или неправильно срифмовал ямбом, когда надо было хореем или вообще белым стихом.

Серьёзно? Дык, может, вы сами тогда и напишете, раз лучше знаете?

Впрочем, это уж точно не её печаль и не её проблемы. Первый раз, когда Аглая позволила подруге затащить себя на подобное мероприятие, она ещё наивно полагала, что это будут чтения типа Пушкинских вечеров. И вынуждена была просидеть три часа зажатой с двух сторон любителями рифмованных виршей и слушать, скажем мягко, чтобы не выражаться по-французски, весьма спорную и сильно неоднозначную современную поэзию. Но это кое-как она ещё выдержала. И даже немного подремала, скрестив руки на груди и привалившись плечом к мужичку, сидевшему слева от неё.

Правда, такое поведение девушки имело последствия. Когда мероприятие – слава тебе господи! – всё-таки закончилось, мужичок тот (при ближайшем рассмотрении оказавшийся толстеньким, пузатеньким возрастным дядькой хорошо так за сорок, ближе к пятидесяти годам, с крашеными, щедро сдобренными лаком и уложенными в причёску реденькими волосами) попытался завязать с Аглаей более тесное знакомство, взяв её ладонь и начав плести дифирамбы.

– Девушка, у вас поразительно тонкое, чувственное восприятие поэзии, – высказал он своё восхищение, посверкивая глазами от переполнявших его эмоций. – Я наблюдал, как вы слушали, вы словно вся погрузились в ритм и звучание стиха, отдаваясь ему. Это поразительно!

– Да? – подивилась Глаша и, вытянув свою ладонь из его рук, поинтересовалась: – Я хоть не храпела?

Чем, видимо, ранила ценителя поэзии в его чувственную душу.

В следующий раз, когда Лилька всяческими ухищрениями, в основном моральным шантажом, канюченьем и напором, принялась уговаривать подругу сходить с ней на очередной поэтический вечер, уговорить-то себя Аглая дала, но в этот раз отнеслась к мероприятию гораздо более