Я не экономист, но знаю причину появления этого смертоносного острова. Она состоит в том, что экономике нужно расти, потому что почти все производственные компании являются должниками и, чтобы выплатить растущие, как снежный ком, проценты, им приходится производить еще больше продукции. В основном они производят продукцию из пластика, а потом нанимают рекламных агентов, чтобы продумывать хитроумные способы продажи этих кусков пластика, и моделей, чтобы рекламировать эти куски пластика, превращенные в колготки, платья или бытовые приборы, а также фотографов, чтобы делать «продающие» снимки этих моделей, – и все это потом поедается рыбами, потом – нами, а потом смывается в канализацию, увеличивая размеры этого смертоносного острова и повышая общий уровень тревожности в мире.

Не так давно меня попросили написать статью о Дэвиде Ротшильде, члене самой богатой семьи в мире, который захотел как-то решить проблему этого острова. Его осенила блестящая идея – смастерить из пластиковых бутылок катамаран или что-то вроде того. Услышав об этом, я невольно вспомнил канадского миллиардера Гилмора, который позволил мне остановиться на своем частном острове, на архипелаге Фиджи, и посетить завод по производству бутилированной воды. Я подумал о других подобных заводах, где тучи пустых пластиковых емкостей двигаются по ленточному конвейеру к системе розлива, а потом – укупорочной машине. Да, так вот этот Ротшильд сидел и конструировал катамаран из пластиковых бутылок, чтобы потом отправиться на нем по Тихому океану к смертоносному пластиковому острову.

Дэвид Ротшильд был весьма недурен собой. В этом смысле его история тоже являлась антиподом «Острова сокровищ». В ней не было уродливых и нищих пиратов с недостающими конечностями, ищущих захороненные сокровища, зато был весьма импозантный и невероятно богатый мужчина, который поплыл через семь морей к острову, не представляющему никакой ценности.

Он надеялся привлечь к этому острову внимание мировой общественности. Блестящая идея. Один знакомый спросил меня, высокий ли Дэвид Ротшильд. Я ответил, что очень высокий. Этот знакомый сказал, что все Ротшильды высокие (однажды ему довелось быть на их семейном торжестве в Швейцарии). Правда, в XVIII веке они были приземистыми и неказистыми, но в дальнейшем мужчины всегда женились на высоких гламурных моделях (богатых мужчин всегда привлекают высокие гламурные модели), и сейчас все представители клана Ротшильдов высокие и гламурные.

В общем, Дэвид Ротшильд построил свою крутую лодку из пластиковых бутылок, а потом отправился на ней к смертоносному острову повышать сознательность мировой общественности. Журналисты писали о нем и об острове. Остров и по сей день там, им никто особенно не заинтересовался, он по-прежнему где-то на задворках нашего коллективного разума и по-прежнему увеличивается в размерах и повышает общий уровень тревожности.

Прижимая телефон к уху, я окидываю взглядом развалины старого замка. Должно быть, когда-то его жители тоже испытывали тревогу, особенно после изобретения огнестрельного орудия. Пока не было пушек, на территории замка вам ничего не угрожало, но потом все вдруг резко изменилось, и снаружи стало даже безопаснее, чем внутри. Наверное, люди сидели вокруг костров и ностальгировали по тем временам, когда можно было спокойно жить-поживать и не бояться, что кто-нибудь запустит в вашу спальню ядром.

Столетия назад вы, как правило, знали, где проходят границы и где вас может подкараулить враг. В наше время враг повсюду – он может незаметно прокрасться в ваш телефон.

Он может незаметно прокрасться в вашу голову.

Поэтому я, как и большинство из нас, испытываю тревогу. Однако я испытываю повышенную тревогу.

Я испытываю тревогу, граничащую с саморазрушением. Механизм в моей голове хочет, чтобы я был бедным. Этот механизм предпочел бы видеть меня убогим – бездомным, живущим под мостом. Вот что творится в моей голове.

Со мной что-то не так, и я не знаю что.

Эти мысли проносятся в моей голове со скоростью света.

Я не знаю, как этот механизм работает, и я не хочу этого знать. Я говорю себе, что мы все в той или иной степени испытываем тревогу. Тревога – это базовая человеческая эмоция, потому что мы все боимся умереть. Сейчас смерть хуже, чем в древности, потому что в наше время она долгая и мучительная. Она длится годы. Большинство людей умирают как минимум четверть своей жизни. Лучше уж ядро в спальню. Десять секунд агонии – и готово.

Современная жизнь – это состояние медленного умирания, отягченное отрицанием проблем со смертоносным островом, панелями управления и устаревшими устройствами.

У меня был знакомый, Джоэл, которого осенила гениальная идея насчет устаревших устройств. Он нанял фургон и ездил на нем по Лондону, забирая вещи, которые люди просто оставляли на улице: старые телевизоры, компьютеры, музыкальные системы, стиральные и посудомоечные машины, сушилки, холодильники, микроволновки и коробки с разной утварью.

Как-то я провел с ним несколько часов. Мы колесили по округе и загружали в фургон весь этот хлам. Он был повсюду. У современного общества проблема с утилизацией.

Джо отвозил эту ненужную технику на арендованный склад. В странах третьего мира ею еще пользовались бы, а в Японии, наверное, нет. Все зависит от рекламы в конкретном регионе, от способности рекламодателей убедить вас расстаться с устаревшими моделями.

Джо назвал свою идею Scrap Club – что-то вроде «клуба барахольщиков». Он огородил часть склада веревкой, сделав импровизированный ринг, в центр которого поместил коробки и экраны. Затем пригласил всех желающих выйти на «ринг» и «сразиться» с этим барахлом. Для этого предоставлялись огромные кувалды и защитная экипировка.

Желающих было хоть отбавляй, они выстраивались в очередь и платили Джо за участие в «поединке». Им давалось три минуты. У них была зрительская аудитория, и они как оголтелые крушили все эти коробки и экраны огромной кувалдой под рев «тяжелого металла». Потом образовавшуюся гору мусора убирали с ринга и заполняли его следующей партией телевизоров, компьютеров и микроволновок.

В памяти мелькают вспышки воспоминаний. Подходит моя очередь. Я выхожу на ринг в защитном костюме и маске, с кувалдой в руках. Музыка скрежещет и гремит. Я поднимаю кувалду, делаю замах и бью прямо по экрану телевизора. Дальше все происходит как во сне: я поднимаю и опускаю кувалду, круша коробки и мониторы, обнажая их «внутренности», белые и цветные провода, терзая металл и стекло, разнося вдребезги переключатели и ручки; все на меня смотрят, и я не хочу, чтобы это заканчивалось; адреналин просто зашкаливает. Когда я ухожу с ринга, меня бьет дрожь.

Мой взгляд смещается с разрушенного замка на голубые холмы. Что-то со мной не так. Я должен узнать, как работает этот пресловутый мозговой механизм.

– Да, – говорю я Селии. – Я назвал бы себя тревожной личностью. 

* * *

По пути на загородный ретрит, который организовала для меня Селия, я