Зато стало ясно, почему он носил бороду: по щеке, от носа вниз, полз белесый шрам, старый, похожий на тощую многоножку. Это была рана, которую зашивали.

– Как спалось? – В темных глазах блеснула насмешка, и Бьянке захотелось добавить к имеющемуся шраму еще парочку, уже от своих ногтей.

– Прекрасно, лорд Сандор, прекрасно, – промурлыкала она, – вы меня порадовали, право же.

Он приподнял бровь. А затем сказал:

– Что ж, я счастлив, что смог доставить тебе хоть какое-то удовольствие, дорогая жена.

Тем временем Бьянка уселась за стол и потянулась к блюду с бисквитами.

– Э, дорогая, это не для тебя. – Сандор широко улыбнулся. – Я ведь знаю, как ты заботишься о своей фигуре, и уважаю твое стремление всегда оставаться изящной.

В этот самый миг перед Бьянкой торжественно поставили тарелку с горячей овсянкой, явно сваренной на воде.

Она вздохнула. Ну что за человек, а? Ему что, в самом деле пирожного жалко? И как же это низко и мелочно. Она с тоской потянула аромат свежесваренного кофе и уставилась в свою тарелку. Всеблагий! Да он как будто специально узнал где-то, как она ненавидит овсянку, потому что вынуждена ее есть каждый день за завтраком, ибо так хочет маменька. Леди не пристало жрать. Да и вообще, когда пища вызывает отвращение, проще похудеть к очередному бальному сезону.

Зачерпнув ложкой склизкую жижу, Бьянка положила ее в рот и торопливо запила водой. Овсянка словно не желала быть съеденной, так и просилась обратно.

А Сандор, не переставая улыбаться, откусывал маленькие кусочки от эклера и не сводил при этом глаз с Бьянки. Радовался так, словно был маленьким и заполучил наконец желанную игрушку, которой можно безнаказанно откручивать руки, ноги и голову.

Гад, какой все-таки гад.

Бьянке даже показалось, что комната перед глазами подернулась багровой дымкой. Ненависть плескалась внутри, словно бушующее кислотное море. И когда Бьянку накрыла особенно высокая волна, окончательно вышибая способность размышлять здраво, она вдруг поняла, что именно сейчас сделает.

Элегантным движением – как и полагается истинной леди – Бьянка поднялась со стула, взяла в руки тарелку с кашей. Быстро преодолев то малое расстояние, что разделяло ее с мужем, она мило улыбнулась, а затем с размаху выплеснула содержимое тарелки в лицо Сандору.

– Это тебе за ночь, дорогой.

В столовой повисла какая-то очень неприятная, вязкая тишина. Казалось, даже воздух вмиг загустел, обращаясь в холодный студень.

Краем взгляда Бьянка увидела, как вытянулись лица двух присутствующих служанок и как побледнел старичок дворецкий.

Сандор преспокойно взял салфетку, аккуратно вытер с лица разваренные овсяные хлопья – так, словно для него это было привычным делом, стирать с физиономии кашу.

А потом посмотрел на Бьянку.

И она поняла, что игры закончились.

Было в его взгляде нечто… звериное, совершенно нечеловеческое, отчего сердце зашлось галопом в груди, а ноги мгновенно приросли к полу.

«Что я натворила!» – мелькнула отчаянная, самая последняя мысль.

Сдавленно пискнув, Бьянка метнулась прочь из столовой, но тут же словно стальной обод сжал талию. И, проваливаясь в бездну самого темного, отвратительного, неподконтрольного ужаса, Бьянка вытолкнула из горла сиплое:

– Пусти! Пусти-и-и-и!

Она извернулась, впилась что есть сил зубами в каменное плечо, но ее тут же оторвали, тряхнули так, что перед глазами все завертелось.

– Нет! Не надо! Пожа-а-алуйста, нет!

Это уже на ходу. Бьянка брыкалась, колотила его кулаками, пинала коленками, но при этом висела на страшной медвежьей ручище, которой Сандор попросту прижимал ее к себе и куда-то волок.

Перед глазами жирными, неестественно яркими мазками промелькнула лестница, затем коридор. Еще несколько минут, и она полетела лицом в покрывало на собственной кровати. Захлебнулась рыданиями, попыталась подняться, но Сандор грубо вдавил ее лицо в подушку.

– Пожалуйста, нет, – прорыдала она, – прости… прости меня… я больше не бу-у-у-уду!

– Конечно, не будешь, – рыкнул Сандор.

Внутри все скрутилось в тугой морозный узел, и Бьянка поняла, что чудовище, ее муж, попросту привязал ее руки к кованому изголовью кровати, так и оставив лежать на животе. Привязал полотенцем, но крепко, так крепко, что пальцы сразу онемели.

– Нет!

Бьянка извернулась, острая боль пронзила запястья, но она все же взглянула в лицо своей погибели. Сандор выглядел совершенно спокойным и собранным, но почему-то непривычно бледным. Губы сжаты в линию и желваки ходят. А в глазах – пляшут языки пламени, плещется такая ярость, что одним взглядом снимает пластами кожу, обнажая плоть.

– П-прости… – выдохнула Бьянка. – Рой, я…

– Я научу тебя думать, – процедил он.

Бьянка услышала, как звякнула пряжка расстегиваемого ремня, и зажмурилась. Она… просто не сможет все это пережить.

«Лучше бы повесилась, как папенька советовал».

И, поняв, что сопротивление бессмысленно, обмякла. Сандор ловко перевернул ее на живот, задрал юбки и дернул вниз панталоны.

Бьянку начало знобить. Руки, перетянутые полотенцем, вмиг сделались ледяными.

– Думай, что делаешь, – очень тихо сказал муж.

А в следующий миг ягодицы ожгло резкой болью, так, что Бьянка невольно взвизгнула.

– Ты будешь вести себя как подобает, – добавил Сандор.

Второй удар заставил ее взвыть. Наверное, даже не столько от боли, сколько от унижения.

– Ненавижу! – выдохнула она. – Чтоб ты сдох! В страшных муках!

– Все там будем, – заверил муж и ударил третий раз.

Бьянка даже не осознавала, что по щекам катятся слезы и что он быстро развязал ей руки и одернул юбки. Она то и дело ныряла в серый омут беспамятства, а когда выныривала, то понимала, что он снова ее куда-то тащит. Вниз по ступеням, еще ниже…

Она непонимающе уставилась на потемневшую от времени дверь, едва освещенную прикрепленным к стене магкристаллом. Загрохотал отодвигаемый засов, в лицо дохнуло сыростью.

– Нет, не надо, умоляю, – пролепетала Бьянка.

Он не ответил. Затащил ее, словно поломанную куклу, в винный погреб и сгрузил безвольной тряпочкой на пол.

– Посиди, подумай.

Бросил на бочку несколько тускло светящихся магкристаллов и, не успела Бьянка и слова сказать, вышел. Снова громыхнул засов. А потом – уже из-за двери:

– Что уставились? Если кто откроет, убью.

Бьянка трясущимися руками подтянула повыше панталоны, которые болтались где-то на коленках. Перед глазами стремительно сгущалась тьма, холодная, липкая. Бьянка покачала головой. Ее душили рыдания, в груди жгло болью. Зачем ей вообще жить после такого?