Под утро самый сон. Над перроном туман с запахом дёгтя. Лужи между шпалами заполнены спитым чаем. Простуженная ворона — единственная из всех птиц не спит. Кашель у неё хриплый, старческий. Проводила московский поезд — ворчит, отхаркивается. Кажется, что загнал нас неведомый автор, как нелюбимых персонажей, в самый медвежий угол и теперь не знает, что с нами делать. Не то забыть между страницами, не то посадить на баржу и отправить в дальние страны. И вставлять потом меж главами цитаты из наших писем: «Дорогая Ирочка, сутки уже штормит немилосердно. Ветер западный с запахом материка. Команда на палубу не выходит. Сидят по кубрикам. Хоть бы не взбунтовались. А то неровен час привяжут к доске и в море». Автобус подгонит — у автобуса маршрут не тот. Таксиста к нам приладит — нет, не получается с таксистом. Он же двух слов связать не может. И не от перепоя вчерашнего, а сам в себе глубоко. Ему что за Онегу, что за Лохнесс — всё едино, но никуда дальше Лавас Губы ехать не хочет. А на хрен нам Лавас Губа? Говорит, трасса там. Мол, попутку поймать можно. А сам что ехать не хочешь? Автомобиль ему жалко. Дорога, дескать, дрянь, да и вообще рань несусветная и даль ещё та. Стоим на дороге в Лавас Губе. Остановка бетонная, рядом бак мусорный. Напротив дома свежей краской крашены. Из ворот джипья морда торчит. Цивилизация. Машка в моей куртке, в Лехиной панаме. Июнь, а холодно, туманно. И морось противная. От сосен на склоне мочой несет. Видать, народ тут подолгу транспорта дожидается. Таксист двести рублей забрал, уехал. Двести рублей. За два километра. Ничего так, в принципе, и на рыбаках с туристами прожить можно. А до Толвуи, паразит, за полторы ехать отказался. Лентяй. Опять поехал перед вокзалом спать до Петразоводского поезда. Мы же его еле разбудили. Малахольный. Закрыл все окна, на голову по глаза шапку вязаную нацепил и дрыхнет. Только в лобовое стекло его и видать. А так все плёнкой обклеено чёрной. Волга старая, крашеная чуть ли не валиком, но внутри ухожена. Пепла нет. На ручке переключения передач — роза в оргалите. Всё как положено. Образки на торпеде. Магнитофон скобой к той же торпеде прикручен, а на его месте рация. Магнитофон не включал. Довёз молча. Слова ни проронил, только в зеркало заднего вида на Машку пару раз зыркнул, но глаза тут же и отвёл. Странный таксист. Мы ему: «Спасибо, что довезли», а он молчит. Две сотенных в карман положил, дождался, когда рюкзаки из багажника вынем, и уехал. Медленно так уехал. На первой скорости. Странный.

Во фляжке коньяк остался. А что мёрзнем-то? По паре глотков сделали. Тут из-за поворота вахтовка. Вначале мимо проехала, потом назад сдала. У мужиков рожи заспанные. Шутка ли — пять утра, а на работу.

— Куда вам?

— Да прямо до поворота на Великую.

Я ещё в Петрозаводске карту купил, теперь пригодилась. Если Васькиным объяснениям следовать, то можно в Финляндии оказаться. Васька же только если что про технику, то понимает. А всё остальное для него абстракция полная. Похоже, конечно, что придуривается он, поскольку мужик вовсе уж и не глупый, но имидж блаженного при грузовике держит. Ему с таким имиджем на Острове проще. Карбюратор там, сальник, то да сё. Про остальное с него взятки гладки. Я бумажку, где он план рисовал, как с картой в поезде стал сравнивать, так понял, что хорошо, что Васька на острове шоферит. С Острова ему никуда не деться. Выпусти его на машине на материк, от обилия дорог свихнётся уже натурально. Там, где налево ехать, там направо указал. Где дорога железная, там у него озеро. Вокзал только нарисовал правильно, красиво. Даже клумбы с кирпичной оградкой обозначил. Мол, тут вот, где-то возле клумб, автобус. А номер автобуса уже совсем какой-то у него потусторонний получился. Тут таких маршрутов отродясь не было, чтобы из трёх цифирей. Явно, что с каким другим перепутал. Часто ли он на автобусах катается? Васька же с Острова только до Кеми, да до Петрозаводска к отцу. Отца его я не видел, но на Острове говорили, что копия Васьки внешне. Ну, и тоже малахольный. Рационализатор какой-то. Патентов у него несколько.

Вахтовка до Шуньги идёт. В вахтовке электрики. Один рыжий, молодой совсем. Остальные ровесники наши. Водила постарше. Где-то обрыв на линии. Ураган недавно был, деревья повалило, так на провода. Всю дорогу в буру режутся. Играют все, включая водителя. Тот карты левой рукой у штанины держит, лишь изредка поглядывает. А что? Нормальная у мужиков жизнь. На свежем воздухе, без излишней нервотрёпки. Лёху, смотрю, так и подпирает с мужиками картами пошлёпать. Я сижу, в окошко смотрю, мне от окружающей природы кайф и благолепие, а он мается. Машка у него на плече сопит, ей уже всё по барабану. И поиграть Лёху тянет, класс показать. И никак ему до карт не дотянуться. Машку тревожить не хочет. Шею вытянул, через плечо к Рыжему заглядывает.

У Лёхи с картами всё хорошо в жизни. Любят его карты. Он же к ним с презрением. Но как заканчивались у нас деньги, так ехал он в общагу к геологам. К своим западло ехать. Своих обыгрывать нельзя. Можно, если по копеечке за вист. Но если жрать нечего, то лучше куда на сторону. Либо к физикам в «столбы», либо к геологам. К геологам всяко правильнее. До электрички ближе, да и играют они в массе своей похуже. Фишки не считают, на всякие комбинации надеятся. Я, впрочем, в этом ничего не смыслю, меня, если что, так, за болвана к столу звали, а Леха — тот спец. По две ночи его не бывало. Приезжал уже с полными сумками еды. Квартиру в те времена в Лисьем носу снимали. Да и не квартиру, а половину дома. Жили вшестером. В город по железке ездили до Финбана, а там, на трамвае, уже до Универа. Хорошее было время. Дурное. Вроде как семья или хипповая коммуна на хозрасчёте. Когда совсем голодно становилось, отправлялся к бабушке на прокорм. Она с собой деликатесов всяких заворачивала, суп в банку наливала. Но такое раза два или три всего случалось. Стипендию все получали, плюс к тому работали. Лёха карточной игрой не злоупотреблял. Потом уже для удовольствия стал, а тогда только если приспичивало.

Насобачился он ещё до армии, у себя в Оше. Там «химиков» много жило, тех, кого ссылали за всякую бытовуху да за тунеядку. Ну и тех, кто с зоны откинулся да на местах осел. Разные люди. Среди них и каталы оказались. Научили парня всему, что знали. Он им приглянулся. А если людям угрюмым кто приглянется, так это уже само себе откровение. Больше карт научился Леха с людьми ладить. В Универе про людей ничего не рассказывают. Там наука отдельно, а люди отдельно. Разве что на психологическом факультете. Но у них, на психфаке, кроме шизиков и нет никого. Девчонки прыщавые, визгливые, с подъёбом. Парни разговаривают громко, руки в карманах не держат, смотрят мимо глаз. Ну не идиоты? А надо бы, чтобы про людей, да так, чтобы попал ты к тем людям и стал своим, чтобы знаниями многими пользу принести, а не раздражения. Лёха и от природы к людям всей личностью повёрнут, да тут ещё от ссыльных да бичей науки поднабрался. Своим вмиг становится. Ему без особой разницы, полковник ты, работяга или профессор. Сразу свой. С преподавателями до смешного доходило — он ещё первокурсник, а они с ним уже за руку здороваются. И те, что совсем мамонты, и шелупонь кафедральная. Я так не могу. Никогда не мог, а теперь поздно меняться.

Высадили нас за Шуньгой, перед Пуданцевым бором. Мужики с понятиями, от денег наотрез. Пока мы из «буханки» промеж катушек с кабелем выкарабкивались да рюкзаки свои вытаскивали, они от буры и не оторвались. Рыжему по носу колодой лупили. Рыжий при этом лыбился и губами причмокивал. Смешной тип. Только дверь собрались захлопнуть, водила протянулся, в руке яблоко Машке. Хорошо быть рыжей симпатичной девчонкой с косичками и очками на кончике носа. Все за мультяшку принимают. Та ещё ведьмочка, а все в умилении. Это, наверное, как маленький крокодильчик. Понимают, что как вырастет, так пополам перекусит, а пока маленький, то вполне себе милый.