вопросах философии и техники, но оставался человеком своего времени. Идеи, хоть отдаленно напоминающие демократические, воспринимались как абсурд, безрассудство. Тем не менее Фридрих выступал против того, в чем видел устаревшее и гнетущее феодальное право, следы несправедливого правления знати; решив, что именно это встретил в Силезии, он принялся искоренять существовавшие там порядки. Как считал Фридрих, справедливый монарх, мудрый и беспристрастный, в качестве одной из главных имел обязанность предотвращать несправедливое обращение одного класса подданных с другим. Король преобразовал Силезию, и сделал это очень быстро.

Однако он всегда ясно понимал, что внутренне Силезия разделена по религиозному принципу. Фридрих искрение верил в религиозную терпимость и пытался распространить ее всюду, где находил это необходимым и возможным. «Не должно быть никакой чрезмерной горячки в отношении папистов — или наоборот!» — инструктировал он наставника своего племянника, юного принца Фридриха Вильгельма, и сам дух этого приказа был характерен для него. Фридрих понимал, что поддержка и сопротивление ему в Силезии зачастую и естественным образом соответствуют линиям конфессионального раздела, но стремился быть беспристрастным. Порой он писал, особенно протестантским правителям, симпатии которых хотел снискать, о терпящих бедствия, несчастных протестантах, проживающих в провинции королевы Венгрии, он же не имеет намерения использовать религиозные пристрастия в своих интересах. Фридрих хотел быть признанным всеми, и в целом его признали, хотя при общей лояльности к его власти встречались и исключения. Графством Глац довольно строго управлял его друг-гугенот де ла Мотт Фуке, и при нем был случай, когда за отказ нарушить тайну исповеди повесили монаха, отца Фаулхабера; ему вменили в вину то, что он советовал солдатам-католикам дезертировать со службы протестантскому монарху; он это отвергал.

Фридрих пока не завоевал репутации великого полководца или выдающегося военачальника. Во время ведения военных действий в составе коалиции выбор труден, он обычно основывается на балансе непростых военных и политических факторов. Фридрих, доверяя собственной интуиции, принимал решения, выгодные для безопасности Пруссии. По всем вопросам для него главным критерием были прусские интересы. Он стоял лицом к лицу с основной армией Австрии и дважды выиграл. Сражение, проведенное прусской армией, стало значительным вкладом в союзные усилия. Оно не вынудило Марию Терезию искать мира, но не позволило выгнать пруссаков из Силезии и создало вполне приемлемое соотношение сил для последующих этапов борьбы и на военном, и на дипломатическом театре. Когда Фридрих обдумывал кампанию в целом и свои действия между сражениями при Мольвице и Хотузице, то видел, что выдвижение в Моравию было вполне разумным. Общее наступление союзников в направлении Вены какое-то время казалось возможным, и в этом случае Пруссия поддержала бы его; когда же ситуация изменилась и австрийцы стали угрожать французам, баварцам и саксонцам, Фридрих предпринял кое-какие действия, нацеленные на то, чтобы помочь им. Они включали движение в глубь Моравии и в результате увеличение глубины обороны Силезии.

Король не переставал заявлять, что его базовая стратегия была, по существу, оборонительной. Порой он прибегал к оперативному наступлению под давлением союзников или проводил упреждающее наступление, как предсказывалось в «Анти-Макиавелли». Но цель заключалась в защите своих приобретений, в соблюдении интересов народа, которым управлял. В том числе и интересов силезцев. Что же касается недобросовестности по отношению к временным союзникам — Фридриха в этом обвиняли чаще всего, — то и здесь он был по-своему постоянен. Он не лгал себе. В политике монарх должен быть мудр как змея, обязан призвать на помощь все таланты и знания; если он этого не сделает, то тем самым предаст свой народ. Если интересы народа требуют временного мира, надо обеспечить его. Потому что люди есть люди, а общественные явления есть общественные явления, правитель не может исполнить свой долг, не прибегая к хитрости и обману. А поскольку во внешней политике должны соблюдаться нормы вежливости, высокой культуры, хитрость и обман оказываются особенно отвратительными. Однако они являются необходимой частью обязанностей монарха. Фридрих оправдывал каждый шаг, каждую инициативу, каждое изменение политического курса долгом перед Пруссией.

А главное, Фридрих ясно понимал, что свобода и независимость прусских подданных зависели от армии. Его энергия и инициативность завоевали для Пруссии повое место в империи и в Европе… За два года Пруссия стала совсем другим государством. Но без армии Фридрих не добился бы ничего. Это она, особенно дисциплинированные «живые стены» прусской пехоты, создала королю Пруссии новый, пугающий имидж среди государств Европы. Он понял, что австрийским войскам внушает страх уже само их присутствие, и это его радовало. Только при таком психологическом воздействии Пруссия могла надеяться на безопасность. «Что касается безопасности наших новых владений в будущем, — писал он Подевильсу, — то я базирую ее на доброй и большой армии, полной казне и крепких бастионах и на демонстрации альянсов, которые впечатляли бы людей!»

А о том, придется ли этой армии вновь воевать и когда это случится, Фридрих позже писал, что было бы роковой ошибкой доверять примирившемуся врагу: «Недоверие — мать безопасности». Пруссия временно не сражалась, но и миром это назвать было нельзя.

Глава 6

КОКТЕЙЛЬ ИЗ ПРОТИВНИКОВ

Выдающейся женщине, с которой Фридриху пришлось большую часть жизни находиться в состоянии жестокой войны, было всего двадцать пять лет. Мария Терезия, кузина его жены, в отличие от Фридриха состояла в счастливом браке, ей предстояло родить шестнадцать детей. Она любила мужа, Франца Лотарингского, за которого вышла замуж в 1736 году, и была горько разочарована, когда курфюрсты империи не оправдали ее надежд и не предложили ему имперскую корону. Мария Терезия, эрцгерцогиня Австрии, королева Венгрии, которая в 1743 году получит и корону Богемии (в ходе недавней войны узурпированную Карлом Альбертом Баварским), ощущала глубокую ответственность как перед своими многочисленными народами, так и за судьбу династии Габсбургов. Умная, красивая и обаятельная, она в большей степени, чем остальные монархи, была способна завоевывать преданность и сочувствие людей, обладала даром внушения. «Достижения этой женщины, — писал о ней Фридрих, — это достижения великого человека».

Как и Фридрих, Мария Терезия свято верила в право и обязанность суверена править безраздельно — гуманно, мудро, на основе максимальной благожелательности и согласия, — но безраздельно. Как и Фридрих, она была честна перед собой — каждый готов лгать другим, если того требует долг, но дурачить себя — это нелепо и обрекает на провал.

И, как и Фридриха, ее мучила проблема Силезии.

Фридрих не питал иллюзий относительно силы воли Марии Терезии. Он мог говорить о ней в резких выражениях: «Мой самый безжалостный враг… это существо, которое я не могу назвать по