Тут Давид заворочался, поднялся, видать, разбуженный громкими выкриками обоих докторов. Сонно потер рукой сначала один глаз, потом другой.

– Доброе утро, Давид, – поприветствовал его Иван Несторович. – Айда завтракать, а потом на охоту.

– Охота? – выдохнул мальчик, всем своим существом поддавшись вперед. – Стрелать? Рушье?

– Нет, не ружье. Сачок. Лягушек будем ловить на Саларке в камышах.

Спасительная теория электростимуляции напрочь вытеснила из головы доктора все мысли о ночном происшествии у господина Захо, о визите доктора Дункана и об его угрозах, об Ульяне он и вовсе не вспомнил, забыл ее, как сон.

Все свободное время стал отдавать гальванической батареи, прикрученной к широкой доске. Полностью разобрал ее, хлопковое сукно уже было разъедено кислотой, медь и цинк пришли в негодность, но на днях должен был наконец прийти его заказ в магазине Дорожнова. Теперь он не станет собирать вольтов столб таких размеров, способный выдавать ток одного напряжения. Он соберет несколько батарей и, соединяя их последовательно, сможет регулировать напряжение, чтобы с помощью одной такой машины можно было и заставить умолкнувшее сердце биться вновь, и, напротив, усмирить его, если то требуется. Но чтобы иметь большой диапазон, столбов лучше сделать сразу достаточное количество – к примеру, двадцать, высотой в полметра. Тяжелая штука получится, зато электродвижущая сила установки будет от десятка вольт до двух тысяч.

Работая, он не замечал, что творилось вокруг. А Ташкент стоял на ушах из-за появления Юлбарса в лавке Захо. Дмитрий Николаевич лишился одного своего служащего, другой был ранен, приказчика оставили в госпитале. Из товара не было украдено ничего, а вот денег – наоборот, одиннадцать тысяч рублей, все до единой копейки, что имелось на тот день в большом несгораемом сейфе французской фирмы, ловко вскрытом с помощью отмычки. Шайку бандита не удалось нагнать, они умчались в сторону Чимкента, где, вероятно, укрылись в горах. Одного из них при погоне ранили. Но это все, что смог сделать поднятый среди ночи отряд казаков из ташкентского гарнизона. Каким-то чудесным образом разбойники перебрались через реку и исчезли на другой стороне. Солдаты, бросившиеся следом, едва не потопили своих лошадей. Возможно, это было какое-то подводное навесное сооружение, которое бандиты просто обрубили за собой.

Через день в газете «Туземная» появилась статья о том, что в реке Бадам нашли плетеный из досок и канатов мост, утопленный на фут в воде, такой же конструкции сооружение нашли и в реке Зеравшан, неподалеку от Самарканда.

– «… банда Юлбарса непредсказуемо изобретательна, что наводит на размышления – она состоит не только из туземцев». Это настоящее бедствие, – добавил от себя Зубов, закончив чтение газеты. Иноземцев при этом слышал лишь пару обрывков фраз, один раз поднял голову, когда доктор упомянул раненого.

– Ранен? – машинально спросил Иноземцев. – Как сильно?

– Здесь не указано, но лучше бы смертельно, – воскликнул тот.

На какое-то мгновение Иван Несторович ощутил смутное, необъяснимое беспокойство, нахмурился, пытаясь в глубинах подсознания отыскать, отчего это так неприятно засвербело в груди, но потом снова принялся пропитывать с помощью шприца кислотой сукно. Сегодня вечером он собирался остаться в госпитале, в коробке на шкафце с инструментами, шурша, прыгали несколько лягушек, которых для него отловил Давид. Несмотря на то что мальчишка был ограничен лишь одной рукой, он ловко забрасывал сачок, наваливался на него всем телом, а потом прижимал к груди и складывал пойманную добычу в жестяной короб из-под сахарных пряников, таких было полно в магазинах, ярких, расписных. Забавно было наблюдать за процессом его охоты, он сам был как большой лягушонок. Иноземцев едва поспевал подставлять ему коробку.

Стемнело, госпиталь погрузился в тишину. Иноземцев остался возиться с батареями, освещенными тусклым светом керосиновой лампы (в Ташкенте не только об альтернаторе Ганца не слышали, но не было совершенно никакого, даже городского электричества), пробуя и так и эдак соединить их, чтобы получилось последовательное соединение. Изоляция на проводах истончалась, и иногда он ощущал, как неприятно пронзало пальцы током, от паров кислот немного кружилась голова и мутило, от согбенной позы – ныл ушибленный затылок.

Со вздохом Иноземцев распрямился, потер шею, поднялся, чтобы открыть окно, выходящее на Госпитальную улицу. Стоял конец сентября, ночами было прохладно, и уборщицы перед уходом тщательно закрывали все окна первого этажа, делалось это скорее из соображений безопасности, ввиду недавнего нападения на магазин Захо.

Но едва Иван Несторович коснулся рамы, как та распахнулась сама. И вовсе не порыв ветра способствовал сему волшебству. В раскрытое окно на него глянули дула двух пистолетов, следом к пистолетам присоединился кончик бухарской изогнутой сабли.

– Нари тур, қоч![23] – приказали ему. Иван Несторович понял без перевода и стал пятиться назад, машинально подняв руки вверх.

На подоконник один за другим взобрались пятеро человек, все дружно наставили на бедного дрожащего доктора свое оружие, шестой остался сидеть на подоконнике, он принял на руки какую-то ношу со стороны улицы, ловко перекинул ноги внутрь лабораторной комнаты и двинулся к кушетке, стоявшей справа от окна.

«Раненый сарт, – подумал Иноземцев, провожая взглядом разбойника, бережно опустившего ношу на кушетку, – о котором писали в газетах».

– Давола уни, – прорычал тот.

Но вдруг раненый оттолкнул своего провожатого, медленно, кряхтя, поднялся и сел, одной рукой придерживал бок, другой опираясь о кушетку.

Потом оторвал руку от халата, всего перепачканного кровью, и вяло махнул бандитам.

– Кетинг!

Но те заворчали, заершились, зашипели, очевидно, возражая своему атаману.

– Кетинг! – грозно повторил тот, и Иноземцева словно током пронзили, ибо ему снова показался до безумия знакомым голос, который старательно видоизменяли. Первое слово незнакомец произнес едва не шепотом, а второе с таким надрывом, что даже бандиты дрогнули, через мгновение исчезнув в раме окна. Тот, кто нес раненого на руках, уходил последним. Прежде чем уйти за остальными, он приблизился и, ткнув Иноземцева кулаком в грудь, проронил что-то по-сартски. Иван Несторович не расслышал слов, но по всему виду разбойника было ясно, что это какая-то угроза, связанная с жизнью или смертью страдающего атамана.

Когда рама оказалась глухо закрытой незримыми руками снаружи, раненый устало плюхнулся обратно на кушетку.

– Ох, наконец-то безмозглые дурни ушли, чтоб им… Как же они мне наскучили! – проговорил тот, стягивая с головы чалму.

Иван Несторович медленно приблизился к незнакомцу, на него смотрело вполне себе знакомое, искаженное страдальческой гримасой загорелое и истощенное лицо Ульяны, обрамленное взлохмаченными, отросшими до плеч волосами, пережженными солнцем.