– Да, есть одно дельце, – тот невозмутимо продолжил.

Говорил он все это время, а газету держал высоко поднятой. Иноземцев даже сделал шаг, чтобы вырвать газетный лист из рук негодяя. Но не осмелился.

– Вот и решил случаем воспользоваться, остался вас дожидаться. Обмолвиться словом, Иван Несторович, хотел бы. Настоятельно просить то бишь. Чтобы не вздумали где-нибудь проговориться, что мы знакомы.

С достоинством отдернув полы фрака, Иноземцев с вызовом взглянул на психиатра:

– Неужели вы подумали, что я стану…

– Молчать, – грубо прервал его полицейский врач, опустив наконец свою газету, дав возможность Иноземцеву хорошо разглядеть свое лицо и убедиться, что пред ним действительно тот самый Дункан из Департамента полиции. – Да, вы будете молчать, поскольку то, что намереваетесь открыть князю, он и без вас знает. Неужели за пять лет, которые он провел в моем обществе, он не догадался, кем послан его лечащий врач?

– Но князь – не сумасшедший! – вспылил Иван Несторович.

– Вы знакомы с ним один вечер, – напомнил Дункан.

– Вы готовы обвинить в полоумии любого, кто вам неугоден! – продолжал яриться Иноземцев, но вдруг, осознав, что ему не по силам сдвинуть этот камень, замолчал, глядя в пол.

– Почему Розенбах? – спросил он отрывисто. – Знавал я одного Розенбаха, выходца из Петербургской медико-хирургической академии… Он работал с самим Шарко… Выдаете себя за его брата, свата, кузена? Конечно же, при князе должен состоять только именитый психиатр. А я ведь тоже весьма интересовался психиатрией, пока сам не оказался в психлечебнице. По вашей вине. Вы продержали меня в заточении шесть долгих месяцев. Я был невиновен! Теперь ваша жертва – князь?

– Бросьте, доктор, считать себя нормальным человеком. Вы, Иноземцев, самый настоящий буйный пациент, которого опасно оставлять на свободе. Шесть месяцев, говорите вы? Это ничто в сравнении с пятью годами здесь! Пять лет я провел среди песков, мучаясь от жары, духоты и грязи. В этом имеется и ваша вина. Заморочили полиции голову вместе с этой вашей бюловской девицей. И я весьма удивлен, встретив вас здесь, а не в заключении или на каторге. Но если мне понадобится вновь упрятать вас в психлечебницу, поверьте, это большого труда стоить не будет.

– Это еще почему?

– Посмотрите вокруг себя, Иноземцев, оглянитесь. Этого достаточно, чтобы надеть на вас смирительную рубашку, – парировал психиатр, потом достал хронометр из кармана жилетки и щелкнул крышечкой. – Ваши часы врут, вам это ведомо? Два с четвертью разница с истинным временем.

Невольно Иноземцев глянул на большие настенные часы.

– Это из-за магнитов, – объяснил он.

– Кому придет в голову жить среди такого хлама! В воздухе повис чад от кислот и эфиров. Всюду раскуроченные приборы, зачем-то швейные машинки, на столе – сомнительные колбы, выжженные пятна, по полу разбросаны инструменты, книги брошены прямо в раскрытом виде, страницы их измяты и перепачканы в какой-то черной жиже. Я испортил свой новый ботинок, наступив на гвоздь, и, кажется, даже поранился! Черт знает, что такое… А что это за ящик с вращающимися колесами и велосипедом, все стены которого исписаны непонятными символами? Содом и Гоморра!

Иноземцев окинул свое жилище понурым взглядом. Когда он заселился, комната была чистой, с застланной кроватью, благоухающими занавесками на окнах, на полу лежал ковер. Ныне ковер был свернут в трубу, повален поперек, как бревно, и служил Иноземцеву скамейкой. Когда необходимо было собирать детали быстро, не отходя от коробки с магнитами или от велосипеда, он садился на него. На окнах не висели занавески, Иван Несторович изорвал их на тонкие полоски, чтобы использовать для гигроскопичных прокладок, пропитанных электролитами, которые он укладывал меж цинковыми и медными пластинками своей гальванической батареи. Занавески были из чистого хлопка, такого прочного и добротного качества он не нашел ни в одном магазине Ташкента, а ждать заказа не хотел. На полу и вправду совсем не было никакого свободного для передвижений пространства, разве только от двери к креслам и к кровати шла узкая в два ботинка шириной тропинка. А письменный стол был покрыт бурыми и белесыми пятнами.

– Это вовсе не Гоморра, господин Дункан, – с достоинством ответил он. – Это обитель ученого. А это, – Иноземцев указал на коробку, – динамо-машина, электромагнитный генератор тока. На стенах его вовсе не непонятные символы, а расчеты. И служит она для… для стимуляции сердечных сокращений, между прочим.

Иноземцев сказал первое, что пришло в голову, не хотел дать себя в обиду психиатру, уж слишком заносчивому и непреклонному в своих суждениях, а получился намек на интересную теорию. И его разгневанное лицо внезапно озарила сияющая улыбка, при взгляде на которую Дункан невольно вздохнул и даже возвел очи к потолку. Иноземцев заметил это движение в лице психиатра, но видит бог, чего ему стоило остановить поток мыслей, лавиной вдруг ринувшихся в сторону любопытнейшей идеи о стимуляции сердечной мышцы. Он лишь на мгновение задумался, опустив взгляд, почесал переносицу под очками, но тотчас вскинул подбородок и воинственно скрестил руки на груди.

– Кто вам дал право называть мои научные изыскания бредом? – продолжил он. – Я занимаюсь важным делом. Люди торопят меня…

– Занимайтесь вашими изысканиями сколько угодно, Иноземцев, – нервно одернул его психиатр. – Мне глубоко начхать на ваш генератор. Я пришел предупредить, чтобы не смели говорить с кем бы то ни было, ни тем более с князем обо мне. Поверьте, вы сделаете и ему и себе только хуже. Николая Константиновича будет ждать новое место ссылки, а к Ташкенту он успел привыкнуть, очень крепко прикипеть душой, как вы заметили, вас – в меньшем случае – очередной конфуз, а в худшем – четвертый этаж больницы Святого Николая Чудотворца. Что касается меня… Насолить мне таким образом будет только мне же на руку. Быть может наконец отзовут обратно в Петербург.

Он нервно сунул газету под мышку и, нещадно распихивая по полу детали швейных машинок, вышел, хлопнув дверью.

– Ну и дела, – проронил Иноземцев. – Он меня хотел убить… А Бюловка эта – действительно место ни дать ни взять мистическое. И Делина, и Заманского, да еще и Дункана низвергла в бездну таких неприятностей. Хочешь не хочешь благодарить бога начнешь, что мое положение куда более счастливым оказалось. Да и дьявол с ними со всеми! Итак, что у нас с сердечными сокращениями. Хм, напряжение, выдаваемое сердечными сокращениями, мы знаем. Плюс-минус на стимуляцию… Так же ведомо нам и то, что сердце лягушки можно остановить с помощью воздействия тока. Стало быть, его можно усмирить. Маленькая толика напряжения, совсем крошечная, может оказаться настоящим спасением. Знать бы только, какова должна быть сила тока, воздействующего на… скажем, сердце при желудочковой тахикардии, чтобы… успокоить его.

Иноземцев невольно опустился в кресло, прижав руку к груди. В мыслях промелькнуло провести опыт на себе.

– Нет-нет, – проронил он. – Хотя бы раз на лягушке надобно…